О некоторых современных разногласиях в критических правовых исследованиях [Редактировать]

/290/ Первые несколько лет в развитии критических правовых исследований (КПИ) были ознаменованы непрерывной дискуссией, сведенной к оппозиции «рационализм vs иррационализм»[1]. Сейчас очевидно, что такие ярлыки вводили в заблуждение — эта дискуссия будет более правильно понята, если исходить из того, что она касалась полезности — для целей выработки практической стратегии, а также понимания социального порядка — относительно масштабных социальных теорий в традициях Маркса и Вебера[2]. Особым вкладом КПИ в левую социальную мысль, свидетельствующим о том, что одна из сторон этой дискуссии так или иначе взяла верх, стал постулат: для левой социальной и политической теории нет никакой необходимости в подобного рода масштабном социальном учении.

В этом очерке рассматривается несколько распространенных сейчас в КПИ позиций, проясняющих этот специфический вклад[3], и обосновывается тезис о том, что, хотя КПИ действительно продвинулo[4] наше /291/ понимание того, чем может быть левая социальная мысль, дальнейшее теоретическое развитие рассматриваемых здесь различных позиций, по всей видимости, требует воссоединения КПИ с традицией макротеоретизирования. Исходный пункт размышлений — изложение некоторых критических выпадов против КПИ, затем следует объяснение, как в рамках каждой из рассматриваемых позиций демонстрируется неадекватность такой критика. Каждое объяснение включает указание на лакуны, которые остаются в КПИ.

Направленная против КПИ критика будет понята наиболее верно, если рассмотреть ее в свете стандартной интеллектуальной истории КПИ, согласно которой КПИ продвигает интеллектуальную программу правовых реалистов 1930-х гг.[5] Для наших текущих целей проект реалистов можно описать как содержащий два элемента. Реалисты настаивали на том, что положения абстрактной правовой доктрины не имеют реального или когнитивного содержания и поэтому не могут послужить разрешению каких-либо конкретных проблем или судебных дел. Также они утверждали, что единственно правильный способ решения правовых вопросов состоит в том, чтобы обращать внимание на политические стратегии, которые в таких вопросах заключены, и делать выбор между этими стратегиями.

Академическая юриспруденция в США, включая КПИ, находится в серьезной зависимости от наследия реалистов. Так, когда сторонники КПИ заявляют, что они полностью принимают первый тезис реалистов (касающийся бессодержательности абстрактных концептов), их встречают равнодушной зевотой — это следствие того, что «все мы сейчас реалисты», поскольку все мы принимаем это утверждение. Однако отличие КПИ — в неприятии второго, политически ориентированного, утверждения. В отличие от других современных школ правовой мысли в США, которые различаются между собой только по тому, каким политическими позициям, на их взгляд, следует отдать предпочтение, КПИ настаивает, что этот образ мысли в принципе ошибочен.

Критика такой позиции редко покрывает ее в целом. Вместо этого говорят, что никто не может быть серьезным левым и в то же время отвергать определенного рода политическую ориентацию, а именно ориентацию на продвижение политической стратегии рабочего класса или иные близкие левым цели. Один тип критики исходит от тех, кого можно назвать в общепринятых терминах правыми относительно КПИ, то есть от либералов-левоцентристов и консерваторов-правоцентристов[6]. Сочувствующая версия данной критики развивается в следующем направлении. Сторонники КПИ критикуют реалистов, либералов-левоцентристов и консерваторов-правоцентристов, указывая на неадекватность их политического анализа. Допустим, вся эта критика верна. Тем не менее как левые наследники правового реализма вы должны быть привержены взгляду, что правотворчество — это политический выбор. В конце концов, что еще вы можете иметь в виду, говоря, что все право — это политика? Соглашаясь, что право — политический выбор, вы, конечно, вольны считать приемлемыми политические стратегии, предполагающие более радикальный эгалитаризм, чем тот, который предполагался /292/ Новым курсом или движением за гражданские права 1960-х. Однако заметьте, что реалисты проделали большой труд по обеспечению последовательной теоретической защиты своих политических предпочтений; они пытались объяснить, почему их цели морально оправданы и как эти цели могут быть разумно достигнуты посредством предложенных ими институтов. Если сторонники КПИ хотят серьезно относиться к своим левым требованиям, они также должны дать им необходимое моральное и социальное теоретическое обоснование; недостаточно просто ссылаться на «утопические» идеи[7].

Другого рода критика исходит от людей, которые позиционируют себя как левые относительно КПИ[8]. Здесь критика сводится к тому, что КПИ, в отличие от классического марксизма, не в состоянии дать социальной теоретической базы, которая служила бы руководством в выборе политической стратегии, соответствующей левым целям. КПИ не отвечает на вопрос о субъекте политических изменений, скатываясь таким образом в обычный субъективизм; также оно не дает понимания того, каким именно образом левые цели его сторонников могут — хотя бы с какой-то долей вероятности — стать реальностью социального устройства.

Если смотреть более или менее поверхностно, то и та и другая критика в значительной степени верна[9]. Рассматриваемые здесь взгляды КПИ действительно лишены тех теоретических обоснований, на необходимость которых указывают критики. В КПИ выдвигается возражение: зачем нужны эти обоснования? Что есть такого в моральной, политической или социальной теории, что делает их предварительным условием левой политической практики? Действительно, пожалуй, основной вклад КПИ в левую мысль как таковую — это объявление ошибочной идеи о том, что такого рода теоретические обоснования необходимы[10].

Позицию КПИ можно защитить посредством переноса бремени доказательства. Те, кто настаивают на необходимости теории, по всей видимости считают, что не обоснованное теоретически политическое действие обречено на провал[11]. Допустим, это так, но политическая история левого движения в международном масштабе свидетельствует, что политические действия, которые были теоретически обоснованы, также неизменно терпели поражение. Возможно, это происходило из-за того, что теоретическое обоснование было ошибочным. Все же в свете этой истории утверждения представителей КПИ об отсутствии связи между успешным политическим действием и теоретическим обоснованием не являются бесспорно ошибочными. 

/293/ Однако проблема остается, и, распознав ее, можно обнаружить внутри КПИ четыре способа объяснения того, почему теоретическое обоснование не обязательно. Однако было бы натяжкой трактовать позицию КПИ в описанном выше духе: что якобы оно призывает людей просто предпринимать политические действия, не заботясь о наличии или отсутствии обосновывающей их широкомасштабной политической или моральной теории. Как уже было показано, проблема в другом: согласно КПИ, нельзя дать никаких гарантий или даже оснований полагать, что действия, которые будут предприняты людьми, окажутся левыми, а не фашистскими[12]. Соответствующая аргументация выдвигается в рамках рассматриваемых ниже четырех позиций, выработанных внутри КПИ[13]. Эти позиции прямо соотносятся с идейными тенденциями внутри КПИ. Они позволяют понять и помогают упорядочить многое из того, что было сказано представителями КПИ. Тем не менее ни один автор не привержен какой-либо последовательно разработанной версии того или иного направления, и большинство представителей КПИ говорят вещи, часто в одной статье, которые поддаются наилучшему осмыслению, будучи поняты как элементы разных направлений.

(1) Романтизм: Джозеф Сингер прямее других сформулировал такого рода аргументы, предложив романтический взгляд на природу человека. Не соглашаясь с реалистическими представлениями, согласно которым «что людям действительно нравится — так это делать друг другу зло», Сингер благоразумно возражает, что люди «не хотят относиться друг к другу по-скотски … Они также хотят не причинять вреда другим»[14]. Тот неприятный факт, что люди сегодня в самом деле хотят вести себя по-скотски, объясняется в этом случае искажениями личности, обусловленными современными социальными обстоятельствами. Так, Питер Гейбл обращается к оптимистическому фрейдизму, чтобы установить социальные условия, при которых «неотчужденная целостность» может быть реализована[15]. Сложнее понять, какой смысл вкладывает в свою версию романтического взгляда на человеческую природу Роберто Ангер, но примечательно, что он также в конечном итоге предлагает свою психиатрическую программу[16].

Проблема романтического подхода к пониманию человеческой природы – его нынешняя неубедительность. Его можно сделать более убедительным, объяснив искажение личности. Однако это, возможно, не случайно, что КПИ — интеллектуальное предприятие, локализованное прежде всего в США, — восприняло оптимистическое прочтение Фрейда в противоположность более мрачному взгляду Герберта Маркузе[17]. Также необходимо заметить: когда романтический подход подкрепляют ссылками на некоторые социально-психологические теории, то это уводит КПИ в сторону упомянутых ранее широкомасштабных теорий.

/294/ (2) Глобальный прагматизм: Второе направление в КПИ сторонится больших теоретических предприятий, предпочитая работать над программами, которые обещают сделать жизнь немного лучше. Это направление, как и первое, увлечено общими эгалитаристскими проектами, проектами разрушения иерархии и т.п. Любая подобная прагматичная программа предполагает необходимость объяснения того, на каком основании ее сторонники полагают, что их проекты сделают жизнь лучше, — а чтобы справиться с этой задачей, она должна иметь некоторые критерии для отделения лучшего от худшего. С этой точки зрения безусловно привлекательной оказывается универсальная прагматика Юргена Хабермаса, его понимание глубоко укорененных человеческих интересов. Как представляется, наилучшим образом вписывается в это направление продолжающийся интеллектуальный проект Друциллы Корнелл. Корнелл, явно обращаясь к Хабермасу, описывает регулятивный идеал диалогического сотрудничества людей, которые рассматривают друг друга как «партнеров в общем деле», и предлагает «прагматическую интерпретацию идеальной речевой ситуации», настаивая, что диалог состоит одновременно из моментов неприятия и одобрения[18].

Хабермасовский проект принадлежит традиции философской антропологии и таким образом довольно тесно связан с романтическим направлением, по крайней мере постольку, поскольку оба они заинтересованы в исследовании фундаментальных аспектов человеческой природы. Корнелл отрицает объективизм этой традиции. Хотя, в той степени, в которой она отстаивает позитивность диалогического сотрудничества, она может обращаться к элементам этой традиции, несмотря на отчетливое осознание ее изъянов. В любом случае здесь снова очевидна связь с современными версиями широкомасштабных теорий.

(3) Локальный прагматизм: Третье направление в КПИ — гораздо более умеренный прагматизм. Будучи чисто политическим, он не делает заявлений относительно того, что «люди в целом» будут или должны предпринимать. Скорее он принимает как данность, что люди, связанные с КПИ, и их потенциальные политические союзники изначально заинтересованы в более эгалитарном (в той или иной степени) обществе и в устранении (или в ослаблении господства) нелегитимной иерархии. С теоретической точки зрения необходима какая-то основа для разграничения легитимной и нелегитимной иерархий, но с точки зрения прагматических целей данного направления в этом нет нужды. Это направление обращается к тем, кто уже имеет определенного рода опыт — опыт быть угнетенным, — и пытается политически мобилизовать этих людей, формируя установку, которая предполагает само собой разумеющимся, что люди имели такой опыт и с этим следует покончить.

Проведенный Гэри Пеллером анализ реификации согласия в законодательстве об изнасиловании дает хорошую тому иллюстрацию. В традициях стандартного КПИ-анализа, отсылающего к первому тезису реалистов, Пеллер заявляет, что абстрактное понятие согласия может быть применено в конкретной ситуации только посредством «конструирования контекста, который, как предполагается, обеспечивает основу для объяснения случившегося события». Он ставит себе целью продемонстрировать, что концепт согласия в законодательстве об изнасиловании формирует «идеологическое послание … в соответствии с которым сексуальная связь по обоюдному согласию совместима с доминированием в обществе»[19]. Те, кто требуют теоретического обоснования, говорят, что такой же анализ может быть использован для объяснения /295/ высказанного, к примеру, Норманом Мейлером мнения о том, что женское доминирование требует от мужчин определенного сексуального поведения, которое обществом потом рассматривается как проявление насилия. Они указывают, что технологии деконструкции не могут сами по себе служить опорой политических выводов, подразумеваемых использованием таких терминов, как «доминирование» или «нелегитимный», применительно к конкретным обстоятельствам.

Возражение сторонников локального прагматизма в КПИ, по сути, сводится к тому, что они не видят никакого смысла, по крайней мере в этом вопросе, переубеждать тех, кому термины «доминирование» и «нелегитимный» кажутся неуместными, или даже тех, кто ждет какого-либо теоретического разъяснения. Прагматизм лежит в основе разделяемого сторонниками КПИ понимания доминирования и справедливости. Прагматизм в том, чтобы обращаться к людям, которые разделяют или почти разделяют этот взгляд. Это направление не утверждает, что люди, имеющие опыт угнетенности, обязательно станут левыми. Оно опирается на современное политическое убеждение, согласно которому благодаря политической ангажированности своих приверженцев и благодаря аудитории, к которой обращены их политические усилия, оно будет укреплять позиции левого движения. Проведенное Фрэнсис Олсен исследование исторических моделей «ложного равенства» и «ложного патернализма» иллюстрирует, как такой контекстуальный или локальный взгляд может оказывать поддержку современным политическим позициям, в описанном Олсен случае — использоваться для защиты такого рода льгот для работающих женщин, необходимость которых отрицается альтернативной феминистской аргументацией[20]. Критики слева, о которых уже шла речь выше, говорят, что этим сторонникам КПИ следует направить свою политическую энергию в какую-нибудь другую область, обратиться к более перспективным агентам исторического изменения. Однако – с учетом того, кем являются представители КПИ, — эта критика, кажется, едва ли способна выдержать надлежащее распределение бремени доказательства.

Само собой разумеется, что политические суждения, подразумеваемые локальным прагматизмом, могут оказаться ошибочными. Критики слева могут быть правы, когда утверждают, что КПИ отвлекает левых от более плодотворной политической деятельности, или даже когда они говорят, что КПИ ослабляет левое движение. Еще более важно то, что политическое суждение может быть ошибочным в оценке того, как широко распространен опыт угнетения, — в таком случае КПИ просто проиграет начатую им политическую борьбу. Однако нужно подчеркнуть, что этот вид прагматизма, ограниченный опытом аудитории КПИ, действительно генерирует конкретные предложения по изменению общества, начиная с принадлежащего Дункану Кеннеди утопического образа юридического факультета как института контргегемонии и заканчивая предложением Уильяма Саймона автоматически проверять определенную часть решений учреждений социального обеспечения[21]. Эти предложения не обоснованы какой-либо широкомасштабной теорией. Как и в случае с Олсен, они являются результатом оценки политики, проводимой в тех местах, /296/ где оказываются представители КПИ: в юридических школах, как правовые активисты в определенных сферах и т. п., — и результатом суждений о том, какого рода предложения, сделанные в этой обстановке, могут быть полезны для формирования левого движения[22]. Как и романтическое направление, локально-прагматическое направление должно иметь определенное понимание того, каким образом локальные предложения приобретают трансформативный потенциал, — другими словами, как люди, встроенные в контекст угнетения, могут найти в своем опыте ресурсы для изменения. Одна линия мысли концентрируется на разработке способа использования первого тезиса реалистов. Абстрактные правовые концепции разбираются на части, чтобы показать, что каждая из них содержит в себе или выражает парные оппозиции, или противоречия. Эта линия мысли утверждает, что стандартный правовой анализ воспроизводит угнетение посредством придания ценности одной из сторон противоречия. Утверждается также, что восстановление в правах подавленной или обесцененной стороны создает трансформативный потенциал, поскольку подавленная ценность, будучи частью того, что формирует опыт угнетенности, скрыто присутствует в том, что уже является ценностью в культуре угнетения. Инверсия ценностей выводит на первый план то измерение, которое было подавлено угнетением[23].

Вторая линия мысли опирается на другой аспект правового реализма, здесь пока еще не рассмотренный. Ориентация реалистов на политический выбор делала их восприимчивыми к тому, что говорит социальная наука: они полагали, что коль скоро они обеспокоены действительным воплощением политики в «реальном мире», то они должны понимать, как этот «реальный мир» на самом деле устроен. Социальная наука обещала их об этом проинформировать. Сходным образом и прагматические суждения должны основываться на понимании общества, и не все такое понимание может быть получено просто путем погружения участника в некую ситуацию. Социально-правовые исследования, связанные с ассоциацией «Право и общество», часто дают модель определенного понимания общества, полезную для формирования таких прагматических суждений[24].

Антитеоретический импульс, характерный для локально-прагматического направления, скрывает одну важную проблему. Предполагается, что левые представители КПИ способны распознать не только свой собственный опыт угнетенности, но и аналогичный опыт других людей, и что, следовательно, они могут решить, какого рода призывы вероятнее всего будут политически эффективными для их аудитории. Тем не менее, такой взгляд пока не дает оснований думать, что они в состоянии запустить этот проект. Хотя создается впечатление, что левые сторонники КПИ могут проецировать свою собственную обеспокоенность на других людей, которые в действительности не /297/ воспринимают жизнь как угнетение. Одно тривиальное объяснение чьей-либо способности распознавать угнетение начинается с восприятия угнетения не как опыта, но как социального обстоятельства. Согласно этому объяснению, мы можем выяснять, кто так же угнетен, как и мы, посредством анализа социальных обстоятельств, в которых мы находимся, и допущения того, что те, кто находятся в сходных условиях, имеют сходный опыт угнетенности, — или, более грубо, можно сразу определять как угнетенность нахождение в соответствующих обстоятельствах. Если бы локальный прагматизм разрабатывался согласно этим линиям, он мог бы воссоединиться с классической социальной теорией, — учитывая текущие цели, ее проект может быть использован именно для определения тех социальных обстоятельств, которые способствуют угнетению.

Антитеоретический импульс локального прагматизма склоняется к другому обоснованию. Он апеллирует к тому по видимости простому экзистенциальному факту, что опыт угнетения как таковой является общим. Однако эта жизненная апелляция скрывает проблему, которая, как мне представляется, не получила адекватного рассмотрения в КПИ. Эта проблема может быть выведена из содержания введенного Дунканом Кеннеди понятия «интерсубъективный зэп»[25] (intersubjective
 zap)[26]. «Зэп» отсылает нас к экзистенциальному опыту, который не может быть схвачен в терминах дискурса, типичного для классической социальной теории. Сложности проистекают из «интерсубъективности». Понятие явно подразумевает, что неартикулируемым опытом можно поделиться, хотя и не ясно, как это утверждение может быть подтверждено. На первый взгляд может показаться, что неспособность артикулировать то, что составляет этот опыт, означает, что он личный в том смысле, который имелся в виду при обсуждении витгенштейновского тезиса о «личном языке». Если это понимание верно, то таким опытом нельзя поделиться[27]. Определенное теоретическое осмысление интерсубъективного измерения интерсубъективного зэпа представляется необходимым для успешной реализации проекта локального прагматизма.

Локальный прагматизм весьма привлекателен, и это говорит о том, что в будущем развитие КПИ может быть прямо или косвенно связано с поиском объяснения интерсубъективности. Может случиться, что это объяснение примет форму классической социальной теории, реинтегрируя таким образом обособившиеся направления КПИ.

(4) Оппозиционизм: Все рассмотренные направления предполагают нечто, что можно назвать концом политики в двух смыслах. Их программные предложения описывают цели, достигаемые политическими действиями и, как я уже говорил, часто сконцентрированные вокруг идей децентрализации и равенства в распределении материальных благ. Они суть конец политики. Упомянутые направления также предполагают, что децентрализация и равенство являются концом политики в том смысле, что с их осуществлением исчезнет необходимость в политическом действии как таковом. Сходным образом инверсия ценностей, имплицитно присутствующих в правовых концептах, часто подразумевает, что продвижение ценности, которая ранее была подавлена, является конечной целью /298/ политики[28]. Хотя я не хочу преувеличивать этот момент, создается впечатление, что эти общие политические установки в представлении их сторонников и являются тем, что делает указанные направления левыми.

Допуская конец политики, указанные выше направления, однако, не решаются утверждать, что противоречия, найденные ими в современном праве, в каком-то значимом смысле фундаментальны. Четвертое направление в КПИ, напротив, поддерживает это утверждение и не соглашается с тем, что КПИ предполагает левую ангажированность. Рассматривая противоречие как фундаментальное и полагая, что риск нелегитимной иерархии почти наверняка будет существовать в любом будущем обществе, это направление обращается к теориям деконструкции и заимствует некоторые их элементы[29]. Оно настаивает, что единственно верная позиция — быть в оппозиции к любому существующему порядку: именно затем, чтобы никакая нелегитимная иерархия не смогла больше утвердиться. Роберто Ангер схватывает это измерение четвертого направления в своем описании прав на дестабилизацию: «…требования разрушения установленных институтов… вносящих свой вклад в некий застывший план социальной иерархии и разделения, от которого структура в целом хочет уклониться»[30]. Так случилось, что сейчас принятие оппозиционной установки означает быть левым в традиционном политическом смысле. Но прежде всего важна оппозиционность: в социалистическом обществе критический правовед критиковал бы социализм, поскольку он отрицает важность индивидуальных достижений, децентрализацию, препятствующую материальным и духовным достижениям, и т. д.

Ангер полагает, что такую оппозиционность невозможно поддерживать психологически и — я бы добавил, — вероятно, и политически. Если говорить о политической стратегии, то, вероятно, невозможно создать политическое движение, в основе которого лежал бы простой оппозиционизм: то или иное видение лучшего будущего — что-то вроде того, что предлагается первыми тремя направлениями, — может оказаться необходимым для эффективного политического действия. А если так, то само существование множества направлений в КПИ способно сыграть свою роль в поддержке оппозиционного направления. Указывая, что они отождествляют себя с /299/ «движением критических правовых исследований»[31], сторонники четвертой тенденции тем самым демонстрируют, что оппозиционизм совместим с определенной политической позицией, хотя он сам может и не генерировать ее[32]. Бóльшие затруднения вызывает психологический довод, согласно которому оппозиционизм попросту нездоров. Не исключено, однако, что те же самые механизмы политического союзничества работают и здесь: оппозиционерке не нужно воспринимать себя как всего лишь отрицательницу, поскольку она вовлечена в практическую политику оппозиции. Грамши, конечно, не имел никакого такого намерения, но, возможно, в его текстах есть ответ для Ангера: «Пессимизм интеллекта, оптимизм воли».

Примечания

• 1. Дискуссия о «рационализме» и «иррационализме» в действительности никогда не оформлялась в таких терминах в литературе КПИ. Краткий обзор этой дискуссии можно найти здесь: Dalton, Book Review, 6 HARV. WM’S L. J. 229, 231-39 (1983). Поэтому изначально следует с осторожностью воспринимать то, что здесь будет сказано: любая попытка как-то упорядочить «позиции» внутри КПИ, чтобы помочь тем, кто пытается сориентироваться в дискуссии, искажает то, что люди в действительности говорят и думают. Однако полагаю, такая ориентировка может быть полезной даже с учетом того, что в этом ракурсе споры внутри КПИ выглядят более упорядоченными, чем они есть на самом деле.
• 2. Если давать альтернативную формулировку предмета этих споров, то можно было бы сказать, что они касались относительной пригодности структуралистской и субъективистской ориентации для понимания социального бытия и выработки руководства для политического действия.
• 3. Я рассматриваю это исследование как попытку — в качестве представителя первого поколения приверженцев КПИ — осмыслить те разработки, новации, конкретизации и уточнения, которые дали представители второго поколения КПИ. В такой позиции есть некоторая дистанцированность — не могу сказать, что для меня это очень комфортно. Следует также отметить, что многие из тех, кто связан с КПИ, признают, что их работа сближается с некоторыми направлениями современной феминистской теории и вдохновлена ими. Поскольку я не знаком глубоко с дискуссиями феминистских теоретиков, то всего лишь могу предположить, что представленная здесь схема может соотноситься с логикой феминистских дискуссий.
• 4. Как и в оригинале, в переводе аббревиатура «КПИ» согласовывается с другими членами предложения по единственному числу, поскольку в соответствующих случаях речь идет о движении критических правовых исследований в целом, а не о тех или иных конкретных исследованиях или направлениях, принадлежащих этому движению (Прим. перев.).
• 5. См.: "Round
 and
 Round
 the
 Bramble
 Bush":
 From
 Legal
 Realism
 to
 Critical
 Legal
 Scholarship,
 95 HARVARD LAW REVIEW 1669
 (1982). Противоположный взгляд на отношения между КПИ и правовым реализмом изложен здесь: Critical
 Legal
 Studies
 as an Anti‐Positivist Phenomenon, 72 VA. L. REV. 983 (1986).
• 6. См. примеры:
 Johnson,
 Do
 You 
Sincerely 
Want
 To
 Be
 Radical?,
 36 STAN. L. REV.
 247
 (1984);
 см. также: Owen 
Fiss,
 The Death
 of 
the 
Law?,
 72
 CORN. L. REV.
 1 (1986).
• 7. См.: Fiss, supra,
 note 5, 
at 
15 («феминизм … (должен) признать требование полового равенства как выражение идеалов и ценностей, которые все мы разделяем»).
• 8. См., к примеру: Donald 
Brosnan, 
Serious 
But 
Not 
Critical, 
60 SOUTHERN 
CALIFORNIA 
LAW 
REVIEW
 259 
(1986).
• 9. Даже в таком относительно поверхностном представлении эта критика недооценивает степень разнообразия в КПИ.
• 10. В некоторых работах сторонников КПИ этот вклад характеризуется как выбор «прагматизма» в качестве должного философского основания КПИ. Обоснованная (и убедительная для меня) критика такого выбора представлена здесь: John
 Stick,
 Can
 Nihilism
 Be
 Pragmatic?,
 100
 HARVARD
 LAW
 REVIEW.
 332
 (1986). Подчеркну, что эта критика является обоснованной только в той мере, в которой прагматизм предлагается как фундаментальная философская теория. Стик отчетливо осознает, что прагматизм по существу нефундамантален и что, если он используется надлежащим образом, он действительно связывает КПИ с определенной философской традицией.
• 11. Здесь я веду речь только о критике слева, поскольку либералов, центристов и правых не интересуют условия, обеспечивающие успех левого политического действия. Полный спектр критики будет рассмотрен в завершающей данное обсуждение схеме.
• 12. Скажем, для тех, кто знаком с историей, проблемой оказалась бы политическая карьера Бенито Муссолини.
• 13. Отмечу, что я симпатизирую всем этим четырем направлениям, однако здесь они представлены в порядке возрастания их убедительности (в моем понимании).
• 14. Joseph 
William 
Singer, 
The 
Player 
and 
the 
Cards: 
Nihilism 
and 
Legal 
Theory, 
94 YALE L. J. 1,
54 
(1984).
• 15. Peter
 Gabel 
& 
Duncan 
Kennedy, 
Roll 
Over 
Beethoven, 
36 
STAN. L. REV. 1,
1
 (1984).
• 16. Roberto Mangabeira, Unger, 
Passion: An Essay On Personality
, 275‐300 (1984).

• 17. Herbert
 Marcuse, 
Eros
 And
 Civilization: A Philosophical
 Inquiry 
Into
 Freud, 217‐51
 (1955).
• 18. Drucilla
 Cornell,
 
Toward
 a
 Modern/Post‐Modern
 Reconstruction
 of
 Ethics,
 133
 U. PA. L. REV.
 291,
 298,
 365‐72
 (1985).
• 19. Gary
 Peller,
 
The 
Metaphysics 
of 
American 
Law
,
 73 CAL. L. REV.
 1151,
1187‐91 (1985).
• 20. Frances Olsen, 
From False Paternalism 
to 
False 
Equality: 
Judicial 
Assaults 
on 
Feminist 
Community
, Illinois 1869‐1895, 84 
MICH. L. REV.
 1518,
 1541
 (1986). Эта позиция, по всей видимости, имеет общую основу с феминистской дискуссией по таким вопросам, как регулирование порнографии и, как указывает Олсен, отпуск по беременности и родам и по уходу за ребенком.
• 21. Duncan
 Kennedy, 
Legal
 Education
 And
 The
 Reproduction
 Of
 Hierarchy

 (1982);
 William
 H.
 Simon,
 
Legality,
 Bureaucracy,
 And 
Class 
In 
The 
Welfare 
System
, 
92 Yale L. J. 
1198, 
1267‐68 
(1983).
• 22. Можно, хотя в этом нет необходимости, взять этот вид контекстуальных суждений в качестве модели, предложенной данным направлением для принятия любого правового решения. В этом нет необходимости, поскольку подчеркивание сторонниками направления важности контекста указывает на затруднительность проектирования модели надлежащих действий, если речь идет о чем-то таком, что находится далеко за пределами некоторого ближайшего горизонта.
• 23. Мне понятно обращение к идеям наподобие «опасного восполнения» для осуществления этой переоценки. См.: Clare
 Dalton,
 
An
 Essay
 on
 the
 Deconstruction
 of
 Contract
 Doctrine
,
 94
 YALE
 L. J.
 997,
 1007 (1985);
 Gerald
 Frug,
 
The
 Ideology
 of 
Bureaucracy 
in 
American 
Law
, 
97 HARV. L. REV. 
1276, 
1288 (1984).
• 24. См.: Michael
 Trubek,
 
Where
 the
 Action
 is:
 Critical
 Legal
 Studies
 and
 Empiricism
,
 36
 STANFORD
 LAW
 REVIEW
 575
 (1984);
 William 
Whitford, 

Lowered 
Horizons: 
Implementation 
Research 
in 
a 
Post‐CLS 
World
, 
WISCONSIN
 LAW 
REVIEW 755 
(1986).
• 25. См. Gabel
 & Kennedy,
 
supra
,
 note 
14, 
at 
4.
• 26. Zap — труднопереводимое сленговое слово: американизм, возникший в середине 20-го века. Появилось как подражание звуку электрического тока и может обозначать удар (не обязательно электрический), разрушение, убийство, но также энергию и жизненную силу. Также используется в качестве междометия в значении «вау!», «здорово!» В приведенном здесь контексте означает что-то вроде проблемной напряженности в отношениях между людьми, невозможность полноценной коммуникации. (Прим. перев
.)
• 27. Согласно другому взгляду, представляется необходимым дать определенное обоснование тому, почему некоторый опыт, даже если он в каком-то смысле коллективный, может характеризоваться как (общий, интерсубъективный) опыт угнетения.
• 28. Беседуя с людьми, я пришел к убеждению, что они часто неправильно истолковывают такие работы, как Duncan
 Kennedy,
 
Form
 and
 Substance
 in
 Private
 Law
 Adjudication
,
 89
 HARV. L. REV.
 1685
 (1976),
 и Duncan
 Kennedy,
 
Distributive
 and
 Paternalist 
Motives
 in 
Contract 
and 
Tort 
Law, 
with 
Special 
Reference 
to 
Compulsory 
Terms 
and 
Equal 
Bargaining
 Power
, 
41 MD. L. REV. 
563 
(1982), и в результате выдвигаются политически ориентированные предложения раз и навсегда исправить право, сделав альтруизм и патернализм основными ценностями, продвигаемыми через закон. Такие беседы показывают, что переоценка, предложенная работами локально-прагматического направления, может восприниматься в том духе, что она предлагает конец политики в описанных выше смыслах. Содержащееся в тексте утверждение о «фундаментальной» природе противоречия может показаться противоречащим «отказу» Кеннеди от «фундаментального противоречия», см.: Gabel
 & Kennedy,
 
supra
,
 note
 14,
 at
 15. Хотя отречение может быть истолковано другими способами, я воспринимаю его как локально-прагматическую констатацию того, что это понятие подверглось реификации и уже не работало на поддержку или производство оппозиционной политики, а не как утверждение из области онтологии или философской антропологии.
• 29. См., к примеру: David
 Kennedy,
 
The 
Turn 
to 
Interpretation
, 
58 SO. CAL. L. REV. 
251 
(1985).
• 30. Robert
o Mangabeira 
Unger,
 
The 
Critical 
Legal 
Studies 
Movement
,
 96 HARV. L. REV.
 561,
 600,
 611‐15 (1983).
• 31. В этом смысле значимость работы Ангера (см.
 примечание 30) заключается в той же – или почти в той же – мере в ее названии, что и в содержащихся в ней конкретных аргументах.
• 32. Очевидно, заключение такого рода союза может потребовать некоторых довольно сложных политических маневров внутри КПИ, но нет причин полагать, что союз между направлениями нельзя поддерживать с помощью определенных усилий.