Критика права
 Наука о праве начинается там, где кончается юриспруденция 

Действительно ли необходимы юристы? [Редактировать]


Интервью журнала Barrister c Дунканом Кеннеди — одним из основоположников движения критических правовых исследований (1987 г.)


 Оноре Домье. Адвокаты

Движение критических правовых исследований (сокр. КПИ. — Примеч. пер.) зародилось в конце 1960-х в среде студентов и молодых преподавателей Йельской юридической школы[1], считавших, что использование юридической аргументации для оправдания общественных норм может приводить к страшным результатам, которые кажутся неизбежными, логичными и по своей сути справедливыми. Среди основателей КПИ был студент Дункан Кеннеди (Duncan Kennedy).

К 1977 году сторонники КПИ сформировали сообщество с центром в Гарвардской юридической школе. Кеннеди сейчас 45, он профессор права в Гарварде, а также активный сторонник и неофициальный представитель движения. Кеннеди называет многое из того, что преподают в Гарварде и других юридических школах, «вздором» и почти исключительно «промыванием мозгов», необходимым для подготовки будущих корпоративных юристов к исполнению социальных ролей, которые «поочередно пагубны и ничтожны».

Корпоративных юристов Кеннеди характеризует так:

они «находятся в союзе с эгоистичными интересами бизнеса. Они выступают против упорядочивающего законодательства и пытаются разнести его в пух и прах в судах; они делают все возможное, чтобы уничтожить профсоюзы — сохранить “свободную от профсоюзов среду”; под налоговой политикой они понимают минимизацию налогов. За всю эту антиобщественную деятельность они получают несоразмерно большие денежные вознаграждения, которые принимают без зазрения совести».

Иногда кажется, что КПИ — это практика правового самобичевания. Корни этого движения лежат в течении правового реализма, сторонники которого еще до КПИ в XX веке утверждали, что в большинстве случаев правовые прецеденты могут быть найдены для защиты позиции любой из сторон и что личные предпочтения, мнения и предубеждения судей влияют на их решения в большей мере, чем абстрактная правовая «наука».

«Криты» («сrits»)[2] — так называют сторонников КПИ — побуждают студентов привносить свои собственные моральные и политические ценности в изучение предмета. Как юристы студенты также могут привносить эти ценности и в свою практику.

Прошлым летом в Гарвардской юридической школе вспыхнул острый конфликт по поводу занятия постоянных должностей, и многие интересовались тем, действительно ли двоим преподавателям было отказано в постоянных должностях, а третьему — в работе только потому, что они участвовали в движении КПИ.

Критики верят, что активность простых людей может изменить правовую систему. Их убеждения не предвещают скорой революции в правовой системе США, однако ставят на повестку дня интригующий вопрос о том, как право не только преподается и действует, но и как оно сформировало американское общество.

По-видимому, Кеннеди и другие сторонники КПИ хотят, чтобы юристы задумались о своей действительной роли в обществе, а также о том, насколько служит благу правовая система.

Это интервью, записанное в Кембридже, Массачусетс, взято помощником редактора Barrister Вики Квейдом.

Редакция журнала Barrister


— Объясните свой манифест человеку с улицы. Что такое критические правовые исследования?

— Критические правовые исследования — это движение или организация, а не идеология или манифест.

Это сообщество, группа людей, которые тесно контактируют между собой, охотно читают и критикуют работы друг друга, а также разделяют некоторые общие позиции. Это не похоже на манифест — скорее на совокупность установок.

Большинство участников КПИ — преподаватели права. Также есть относительно небольшое число практикующих юристов и социологов. Это не политическое движение в обычном понимании и не массовая организации. Это свободное в своей основе объединение преподавателей юриспруденции.

КПИ является левым движением. Почти каждый участник представляет левое либеральное или радикальное крыло. Однако жестких политических ограничений в КПИ нет — в движении участвует и некоторое число консерваторов, которых интересует лишь интеллектуальный аспект.

Также сторонников КПИ объединяет убежденность в необходимости реорганизации юридического образования, критическое отношение к тому, как оно функционирует, и гуманистическая критика юридического образования.

КПИ акцентирует внимание на том, в какой степени юридическое мышление представляет правовые нормы более необходимыми, более неизбежными и более справедливыми по своей сути, чем они в действительности являются.

Еще одна ключевая проблема — гораздо большая, чем это обычно признают сами судьи и юристы, степень свободы действий и свободы выбора, которой они в действительности обладают.

Наконец, принципиальное значение в КПИ имеет идея о том, что нормы права оказывают решающее влияние на распределение богатства и власти в обществе. Если вы уверены, что богатство и власть распределяются несправедливо между мужчинами и женщинами, богатыми и бедными, между людьми различных рас и что нормы права оказывают большое влияние на это распределение, тогда вы приходите к выводу: люди, создающие эти нормы, несут ответственность за эту несправедливость. Я сказал бы, что именно такая интеллектуальная и политическая позиция разделялась большинством [сторонников движения].

— Каково ваше определение права?

— Я почти никогда не пишу и не говорю ничего такого, что сильно отличалось бы от вашего определения права.

Я не склонен думать, что определения имеют большую ценность. Когда я говорю о праве, я обычно имею в виду обеспеченные принуждением нормы, а также доказательства и способы рассуждения, которые используются для их создания.

— Вы часто говорили, что правовая доктрина необъективна, что она лежит в основе корпоративного капитализма, а ее следствия в корне несправедливы. Являются ли эти три утверждения базовыми для КПИ?

— Не существует некоторого строгого перечня базовых положений. Люди все время спрашивают меня: «Что такое критические правовые исследования?» И я давал множество ответов, формулируя от одного во восьми утверждений в зависимости от того, что казалось очевидным в тот или иной момент.

О чем я говорил раньше, так это о том, что люди, которые рассуждают о праве, представляют нормы правовой системы в качестве естественных и необходимых, тогда как зачастую они таковыми не являются. В этой системе намного больше возможностей для маневра, чем делают вид юристы и судьи.

У них гораздо больше свободы действий и выбора, чем они пытаются нас убедить, хотя это и не абсолютная свобода. Правила, которые они выбирают, оказывают существенное влияние на распределение богатства и власти в обществе. Таким образом, если вы считаете это распределение несправедливым, то должны возложить ответственность за это на людей, создающих законы.

Вот четыре утверждения.

— Не является ли та ответственность, которую вы возлагаете на создателей законов за существование финансовых, культурных и политических привилегий элиты, а также за существование беднейших слоев населения, чрезмерной?

— Я не пытался количественно оценить ответственность законодателей.

Настоящий вопрос вот в чем: действительно ли то, в каком свете юристы, судьи и законодатели представляют [обществу] свою деятельность, приводит к минимизации их ответственности.

На них должно возлагаться гораздо больше ответственности. Сколько именно — это меня не так заботит.

— Почему богатство и власть должны распределяться в обществе равномерно?

— Идея о полном равенстве в распределении богатства и власти, вероятно, бессмысленна.

Даже если вы задались целью достичь этого и готовы все остальное принести в жертву во имя равенства, вы не сможете достичь абсолютного равенства. Люди слишком сильно отличаются друг от друга. Вопрос же состоит в том, должны ли богатство и власть распределяться более равномерно, чем сейчас.

Многие неравенства, которые мы сегодня имеем, влекут за собой большие страдания для одних и ненужную роскошь для других. Страдания людей бедных можно было бы существенно облегчить при условии отчуждения части собственности у богатых.

— Вы Робин Гуд правового сообщества?

— Робин Гуд был вне закона.

— Некоторые бы вас так назвали.

— Я штатный профессор, который просто говорит, преподает и агитирует полностью внутри системы.

Есть еще одна причина, почему неравенства должно быть намного меньше. Иногда оно служит полезным стимулом к увеличению производства, но большая часть неравенства в нашем обществе целиком и полностью бесполезна.

Оно свидетельствует лишь о том, что «Мы, народ»[3] позволили небольшой привилегированной группе крупных собственников получать абсолютно незаслуженную и непропорционально большую долю национального богатства.

Я не думаю, что мы бы что-то потеряли в плане производительности или эффективности, если бы эти люди платили более высокие налоги. Достаточно высокие для того, чтобы уменьшить их нынешнее состояние до его малой части.

— Вы думаете, все люди способны обращаться с богатством и властью?

— Нет. Некоторые люди действительно не способны взять в свои руки богатство и власть. Но я не считаю, что современное распределение богатства и власти устроено таким образом, чтобы они не попадали в руки неспособных, а оказывались лишь у тех, кто умеет их использовать.

Огромное число людей, которые сейчас имеют богатство и власть, практически не в силах обращаться с ними, и огромное число людей, которые не имеют ни того ни другого, действительно могло бы ими разумно распорядиться.

Есть три вида аргументов против существующего уровня неравенства. Неравенство влечет за собой множество страданий для бедных людей. В обществе настолько несправедливом, как наше, с тем количеством богатства, которое мы имеем, малоимущие люди подвергаются настоящему угнетению.

Выражаясь экономическим языком, расточительно и неоправданно тратить огромное количество товаров на многочисленный и в основном паразитический класс богатых людей.

Даже если бы общество было богаче и бедняки жили бы значительно лучше, сама по себе система несправедливого распределения богатства и власти между расами, между мужчинами и женщинами, между определенными экономическими классами, принадлежность к которым определяется происхождением, отвратительна нашему чувству справедливости.

Если мы собираемся сохранить неравенство в обществе, то по крайней мере оно не должно основываться на таких случайностях, как раса, пол и принадлежность в силу рождения к определенному социальному классу.

— Вы выступали за своего рода внутреннюю демократизацию юридических учреждений, юридических факультетов и даже юридических фирм, за то, чтобы в этой системе уменьшалась внутренняя иерархия. Каких успехов вы достигли?

— Я не думаю, что юридические факультеты сейчас заметно менее иерархичны, чем десять лет назад. Могу с уверенностью сказать, что движение КПИ не оказало влияния на юридические фирмы.

Но кое-чего движение КПИ действительно добилось: преподаватели и изучающие право студенты поняли, что можно выступать за уменьшение иерархии и не быть при этом сумасшедшим.

Десять лет назад считали, что юридическое образование — это глубоко консервативный институт, ориентированный на сохранение статус-кво. И сегодня это так, но сейчас этот взгляд подвергается сомнению гораздо чаще, чем раньше.

— Однажды молодые юристы начинают работать — сохраняет ли тогда доктрина КПИ для них какое-то значение? Ставят ли они в качестве политической задачи борьбу с иерархией? Заботит ли их распределение богатства в обществе?

— КПИ не имеет доктрины.

Должен признаться, я не вполне понимаю, какой смысл вы вкладываете в слова «какое-то значение». Осознание того, что право предполагает значительную свободу действий, что правовые нормы оказывают большое влияние на распределение богатства и власти, что это распределение несправедливо и что законодатели несут за это ответственность, — все это, по-видимому, имеет значение для многих юристов.

Многие юристы воспринимают эти утверждения как абсолютно верные. Другие видят в них только вредную коммунистическую чепуху.

Идеи «критов» дискуссионны и вызывают сильный отклик у знакомых с ними юристов.

— Насколько молодые юристы фрустрированы своей работой?

— Каждый год я беседую с некоторым числом молодых людей, которые первый, второй или третий год работают в крупных юридических фирмах.

Часть из них, насколько можно судить, действительно довольны своей работой. Другие, похоже, сильно демотивированы тем, как крупные юридические компании обращаются с ними на первом или втором году профессиональной жизни.

Кажется, некоторые из тех, кто очень недоволен, уходят — другие перестраиваются, примиряясь с действительностью.

— Вы ратовали за то, чтобы принятые на младшие должности сотрудники крупных фирм использовали «тайные коллективные тактики» против старших партнеров: старались их «перехитрить», «оказывали им сопротивление», «манипулировали» ими и «занимались саботажем». Звучит очень коварно. Это практический совет?

— Давайте сначала поговорим о мере коварства. Я всего лишь хотел сказать, что младшие по статусу сотрудники ничем не отличаются от других. В строго иерархичной бюрократической организации им приходится овладевать искусством офисной политики.

Зачастую молодые сотрудники, поступающие на работу, настолько наивны, что даже не отдают себе отчета в существовании такой политики. Они обжигаются и делают ошибки.

С практической точки зрения эта политика не предполагает, что вы можете пойти в кабинет босса и потребовать от него, чтобы он прекратил третировать секретаршу. Вы будете уволены, если так поступите.

Если хорошо известно, что начальник — всего лишь содержащее штат ничтожество, и если вы хотите что-то с этим сделать, вы должны использовать различные обходные, обманные и основанные на заговорах тактики.

— А если подать жалобу в EEOC[4]?

— EEOC, возможно, предложит секретарю какие-то средства юридической защиты от тех или иных злоупотреблений руководителя. Однако нет закона против большей части того мелкого произвола, который вырастает из властного неравенства в офисе.

Даже если существуют средства правовой защиты, цена их реализации зачастую слишком высока и опасна для наемного работника.

Неправда, что EEOC борется против самодурства.

— Не должны ли юристы полагаться на закон вместо того, чтобы учиться его обходить?

— Могу вас заверить: вспомогательный персонал во многих бюрократических организациях настолько запуган или угнетен, что никогда и не подумает о подаче официальной жалобы.

Идея использовать тактику хитрости и сговора, чтобы перехитрить злоупотребляющего своим положением начальника, кажется вам коварной. Я же в действительности говорю вам о тактиках, которые не создают конфронтации. Когда прямое противостояние не работает, вы не должны его использовать.

Я не вижу ничего плохого в создании своего рода офисного заговора против начальника, угнетающего младший персонал, чтобы заставить его или ее прекратить это.

Реалистична ли такая тактика? Зависит от ситуации. Трудно сделать общее утверждение.

— Как бы вы реорганизовали обычную юридическую фирму?

— У меня нет достаточных знаний о юридических фирмах, чтобы предлагать всеобщий разумный план их реорганизации.

Единственная вещь, которая кажется мне очевидной после бесед с молодыми юристами, — это то, что у них есть много идей, касающихся реорганизации, но их никто не слышит.

Часто приходится сталкиваться с критикой эксплуатации младших по статусу сотрудников партнерами, жестких требований почтительного отношения к партнерам и основанных на злоупотреблениях управленческих порядков.

— Как бы вы преобразовали фирму, чтобы избавиться от всего этого?

— Злоупотребления, связанные с иерархией, не могут быть устранены путем формальной реорганизации. В какой-то мере быть радикальным в моем понимании — значит исходить из того, что многие из желаемых изменений происходят, когда меняется сознание людей. И вы не сможете принудительно повлиять на этот процесс — даже с помощью закона.

Унизительные административные порядки уходят в прошлое, когда люди почувствуют себя достаточно сильными, чтобы дать отпор.

— В каких сферах права заняты ваши бывшие студенты?

— Я обучаю самые разные группы гарвардских студентов-юристов. Большинство из них уходит в крупные юридические компании. Некоторые идут преподавать. Небольшое число занимается правом общественных интересов (public interest law).

— Каковы главные достижения движения КПИ?

— Основное достижение на данный момент состоит в том, что удалось убедить некоторое число преподавателей и студентов в отсутствии ортодоксального, консервативного, общепризнанного знания о праве.

Вопрос об отношении права к социальной справедливости — это один из тех вопросов, которые вызывают горячие споры и заставляют людей занимать прогрессивную или радикальную позицию.

Вместо кажущегося монолитным правового пространства, поля, в котором все знающие и авторитетные лица в основном разделяют консервативные взгляды, сейчас, насколько можно судить, существуют левая и правая точки зрения.

— Ваша конфронтация с консервативными преподавателями права является в то же время и войной поколений?

— Конфликт поколений был очень важной составляющей конфликта в юридическом образовании. Одна из вещей, которая очень раздражала противников КПИ и вызывала неприятие этого движения, — это то, что некоторые «криты», включая меня, не демонстрировали требуемого почтения к старшим по возрасту и социальному положению.

Во многом подобным же образом в 60-е годы люди нашего возраста, вовлеченные в радикальную политику, представлялись истеблишменту невыносимо дерзкими.

— Как вы попали в КПИ?

— Я мог бы дать вам список людей, которые познакомили меня с КПИ. Это Дэвид Трубек (David Trubek) и Ричард Абель (Richard Abel), оба они были доцентами в Йельской юридической школе, когда я там учился. Мортон Хорвиц (Morton Horwidz) и Роберто Унгер (Roberto Unger) — они были моими коллегами в Гарварде, когда я туда попал; Питер Гейбл (Peter Gabel), который был тогда молодым преподавателем права в Новом колледже Калифорнийской юридической школы (The New College of California School of Law), и Эл Кац (Al Katz) — он преподавал на юридическом факультете Университета SUNY в Буффало (The SUNY Buffalo Law School). Вот люди, которые ввели меня в КПИ.

— Почему вы этим занялись?

— Все эти люди работали в праве на реализацию политического проекта, который, как мне казалось, совпадал с моим. В своей основе это были люди твердых эгалитарных и коммунитарных убеждений, которые пытались понять, что мы можем изменить в системе юридического образования, чтобы реализовать эти идеалы.

Их работа казалась мне интеллектуально передовой. Они производили впечатление людей, которые лучше понимали развитие философии и социальной теории за последние сто лет, чем большинство профессоров права. Большинство преподавателей в то время работали в своего рода устаревшей интеллектуальной среде.

Эти люди казались мне привлекательными не только интеллектуально, но и политически. Еще они очень нравились мне как люди; я был ими очень увлечен.

— Расскажите о вашем детстве. Вы были единственным ребенком?

— Нет. Я старший из трех братьев. Мой отец был архитектором, а мать поэтессой.

Я вышел, по сути, из семьи интеллигенции с достатком выше среднего и был воспитан так, чтобы стать частью господствующей либеральной элиты.

Я посещал частные школы. В детстве был поклонником Эдлая Стивенсона (Adlai Stevenson).

— Вы были активным ребенком?

— Я бы охарактеризовал себя как весьма непослушного, довольно активного ребенка-«почемучку». В детстве я любил устраивать дискуссии.

— Где вы выросли?

— Я родом из Кембриджа, штат Массачусетс.

— Вы никогда не уезжали отсюда?

— Я покидал дом на довольно долгий период, но последние 15 лет живу здесь .

— Вы служили в армии?

— Нет, я не попал в войска, так как получил студенческую отсрочку, а затем женился и стал отцом.

— Как бы вы оценили юридическое образование, полученное вами в Йельском университете, в сравнении с тем образованием, которые вы сейчас даете в Гарварде? Как бы ваши бывшие преподаватели отнеслись к вашему стилю преподавания?

— Йельская юридическая школа во время моей учебы с 1967 по 1970 год была невероятно захватывающим местом. Неважно, были ли вы консерватором, умеренным или левым, это все равно было здорово. Было множество дискуссий. Отношения между студентами и преподавателями были очень тесными, случались конфликты, но было и сотрудничество.

В результате в последних обзорах школы эти годы характеризуются как «темные века».

Я думаю, время, которое сейчас называют темными веками, впоследствии признают лучшим периодом Йельской школы с 1930-х годов. Сегодняшняя школа совсем не похожа на прежнюю.

Я оценил бы свое юридическое образование очень высоко. Сожалею только, что Йельская юридическая школа больше не дает такого образования.

— Вы когда-нибудь работали практикующим юристом? Вы бы хотели этим заниматься?

— Я работал в юридической фирме одно лето. Еще шесть месяцев я провел в должности помощника юриста в Службе правовой помощи[5] (Legal Services office).

Я могу представить полную занятость на практической работе, однако мне кажется, что этого не случится со мной в ближайшем будущем.

— Сколько преподавателей входит в движение КПИ?

— Очень трудно сказать. Это во-многом зависит от того, кого считать «критом». Я сказал бы, что даже по самым смелым подсчетам в стране около 120 преподавателей права, которые устойчиво соотносят себя с сообществом «критов». Но это смелая оценка.

— Они большей частью работают в элитных или престижных юридических школах?

— Вовсе нет. Конечно, многие из них вышли из элитных или престижных школ, но это верно для большинства преподавателей права.

Непропорционально большое число всех преподавателей — выходцы из элитных или престижных учебных заведений, и преподаватели тоже набираются оттуда, но «криты» не сконцентрированы в элитных школах.

Хотя так часто пишут в прессе, это неверно.

— Сколько, по вашим подсчетам, практикующих юристов среди сторонников КПИ?

— Регулярно принимают участие в жизни движения не более дюжины практикующих юристов.

— Не переживает ли сегодня движение переломный момент? Быть может, вы достигли своего идеологического предела?

— Сейчас движение проходит переломный этап, но я не думаю, что это связано с тем, как далеко мы можем пойти в области идеологии.

Движение находится на перепутье потому, что последние два или три года консервативно настроенные круги согласованно пытаются остановить рост сообщества КПИ, отказываясь принимать «критов» на должности доцентов (assistant professor), даже если они более квалифицированы, чем другие кандидаты, и отказывая им в бессрочных контрактах (tеnure), тогда как их квалификация выше, чем у тех, кто эти контракты в итоге получает.

Есть довольно согласованное и сильное идеологическое давление, нацеленное на устранение «критов» из юридического образования.

— Вы утверждаете, что консерваторы в Гарварде заблокировали заявки на постоянные должности двух сторонников движения КПИ, Клэр Дальтон (Claire Dalton) и Дэниела Тарулло (Daniel Tarullo), из-за их взглядов, а также вынудили Дэвида Трубека (David Trubek) искать другую работу.

— С Трубеком произошло следующее: преподавательский состав университета более чем двумя третями голосов одобрил заключение контракта. Но по воле небольшой группы консерваторов, которые высказались против Трубека, Дерек Бок (Derek Bok), президент Гарварда, наложил вето на это решение.

В случаях с Тарулло и Дальтоном консерваторы набрали больше трети голосов преподавательского состава. Для получения бессрочного контракта необходимо не менее двух третей, а Тарулло и Дальтон не получили их.

— Почему это происходит? Другие сторонники движения КПИ получили постоянные контракты.

— Фактически в течение этого времени постоянный контракт в Гарварде получили два других человека, которые связаны с КПИ.

И, конечно, постоянные должности в университете занимают те, кто был в числе первых участников движения КПИ десять лет назад.

Причина, по которой консерваторы сейчас так действуют, состоит в том, что в последние пару лет ко взглядам и идеям КПИ стали прислушиваться, движение приобретает немало сторонников, и влиятельные круги в юридическом образовании увидели в этом серьезную угрозу.

Им нет нужды увольнять всех «критов». Достаточно всего лишь создать такую атмосферу, в которой молодые преподаватели дважды подумают, прежде чем просто читать наши тексты, опасаясь, что какое-то случайное замечание в университетском холле поставит их под подозрение и послужит основанием для отставки.

Чтобы добиться такого эффекта, не нужно поступать так со многими. Есть даже некоторые плюсы в том, чтобы делать это до некоторой степени произвольно: каждый начинает чувствовать, что если ты будешь хорошим мальчиком или хорошей девочкой, то коллеги погладят тебя по голове, но если ты ведешь себя плохо — хоть чуточку, — ты уже не можешь быть уверен в том, что на рассвете тебя не поведут на расстрел.

— Трубек покинул Гарвард и теперь называет его не иначе как «Бейрутом юридического образования». Не превратилась ли полемика в интермедию?

— Интермедию к чему?

— К юридическому образованию.

— Спор вокруг движения КПИ очень важен для будущего юридического образования. Так же, как в 1930-е годы для юридического образования и американского права были важны споры о правовом реализме. Это чрезвычайно важно.

— А студенты-юристы выносят что-то из этой полемики?

— Прежде всего большинство студентов-юристов в США никак не соприкасаются с КПИ, потому что «критов» очень мало. Получается, что большинство студентов-юристов черпают свои представления о движении разве что из газет.

Думаю, в тех учебных заведениях, где число «критов» относительно велико, им удается некоторым образом воздействовать на юридическое образование. Студенты этих школ понимают, что прежде казавшиеся бесспорными идеи сейчас опровергаются — как, например, убеждение в том, что частно-правовая система имущественных контрактов и деликтов является по существу основанным на здравом смысле благим соглашением, которое всего лишь отражает некоторую фундаментальную справедливость.

Организация юридического образования в Гарварде сегодня мало отличается от того, какой она была в прошлом году, а также в позапрошлом или три года назад. Благодаря существующей структуре управления студенты фактически исключены из процесса принятия решений. Таким образом, они могут прочесть об этой полемике в газетах, в the Harvard Law Record или услышать о ней от преподавателей.

Студенты озабочены главным образом собственным юридическим образованием. Некоторые студенты тяготеют к позиции той или другой противоборствующей стороны, что, в общем-то, неплохо. Эти студенты получают представление о том, каково государственное право на самом деле. Это сослужит им хорошую службу в будущей карьере.

— Широкая публика узнает что-то о праве благодаря происходящему?

— Связанные с КПИ конфликты становятся известны людям в интерпретации СМИ. К сожалению, СМИ имеют поверхностное представление о том, что происходит.

На самом деле я бы определил интерес СМИ к КПИ так: «Это отличная история: вообразите чудаковатых радикалов 60-х в антураже «Бумажной погони»[6]. Вот на каком уровне СМИ проявляют интерес.

Таким образом, публика не так уж много могла вынести для себя из этой истории, поскольку СМИ подавали ситуацию в мелодраматическом формате. Я надеюсь, вы поместите это в интервью.

— Один из ваших коллег, Деррик Белл (Derrick Bell), отказался посетить последнюю церемонию вручения дипломов в Гарварде и убеждал других преподавателей присоединиться к нему и принять участие в 80-часовой забастовке в знак протеста против того, что Дальтону и Тарулло было отказано в постоянных должностях. Сколько преподавателей его поддержало?

— Я тогда был в Альбукерке на курсах для преподавателей, но думаю, что Белла поддержали 15-20 человек.

— Пол Каррингтон (Paul Carrington), декан юридической школы Дюкского университета (Duke University Law School), ставит вопрос: можно ли доверять преподавание юриспруденции тем, кто не верит в существование права в его общепринятом смысле? Что бы вы на это ответили?

— Если Каррингтон полагает, что он говорит о КПИ, его утверждение бьет мимо цели. «Криты» вовсе не считают, что права в его привычном понимании не существует. Что он хотел этим сказать — остается только ломать голову.

Вообще говоря, я сказал бы, что высказывание Каррингтона — это странное сочетание «охоты за "красными"» в духе 50-х годов и филистерства. Ему, декану довольно представительной юридической школы, должно быть стыдно делать такие заявления, которые, очевидно, стесняют академическую свободу подчиненного ему младшего преподавательского состава.

Для декана сделать такое заявление, учитывая неопределенность и политическую пристрастность при раздаче постоянных должностей на факультете, — значит заставить молчать любого сотрудника, который еще не имеет должности и мог бы заинтересоваться КПИ. С его стороны это был безответственный поступок.

— Вы называете себя уравнителем (a leveler). Что это значит?

— Я подразумеваю под этим, что я радикальный эгалитарист. Я стою на том, что мы должны изменить существующее положение вещей, значительно сократив неравенство в доходах, в возможности получения работы, а также в распределении власти в нашем обществе.

Я не предлагаю какую-то жесткую формулу абсолютного равенства — не думаю, что такая цель достижима и вообще имеет смысл. Я имею в виду, что неравенства должно быть меньше, чем сегодня. И грязная, и достойная работа должны распределяться в обществе более равномерно.

Нам следует радикально перераспределить власть в домашнем хозяйстве между людьми, которые делают работу по дому, и людьми, которые ее не делают, а власть на рабочих местах перераспределить между исполнителями поставленных задач, и теми, кто выполняет функции менеджера.

— Какова цель движения критических правовых исследований?

— У движения КПИ нет цели, программы или манифеста. Нет никакого законченного набора положений, составляющих доктрину КПИ. Все вышесказанное — моя личная точка зрения.

— А какова ваша личная цель в движении?

— Сделать движение сообществом для поддержки прогрессивно мыслящих людей и преподавателей права.

— Каким было бы сегодня юридическое образование, если бы не существовало КПИ?

— Движение КПИ существует всего лишь около 10 лет. Единственное реальное влияние, которое оно оказало на юридическое образование, состоит в том, что многие преподаватели права и намного меньшее число студентов-юристов усвоили: существует внушающий доверие разумный антитезис к идее о том, что право является — и так должно быть — естественным и необходимым основанием status quo и что этот status quo есть нечто весьма ценное.

Движение КПИ дало такую возможность людям, которые не рассчитывали найти институциональную поддержку внутри системы юридического образования.

Юридическое образование больше не является формой консервативной идеологической обработки, которой ничто не противостоит.

— Насколько вы сами удовлетворены движением КПИ, если его конкретные результаты, по вашему признанию, не так многочисленны?

— Этот вопрос мне часто задают. Меня он озадачивает.

Пробудив в людях сознание того, что существует реальная борьба и реальные разногласия по вопросу о справедливости американской правовой системы, мы добились серьезного результата. Достаточно серьезного, чтобы компенсировать тот факт, что мы не оказали значительного влияния на законодательство, методы преподавания и работу судей.

Было бы неплохо иметь и такие результаты, но это означало бы желать слишком многого. Думать, что мы могли бы оказать такое влияние за короткий срок нашего существования, было бы несколько преувеличенным оптимизмом.

Нам удалось убедить многих людей в наличии серьезной дискуссии о том, следует ли рассматривать правовую систему как благую по своей сути, — для меня этого достаточно, чтобы считать нашу деятельность весьма результативной.

Я нахожу реальную опасность в том, что консервативный истеблишмент в юридическом образовании начинает видеть достаточную угрозу в нашей деятельности и поэтому пытается охладить нас, произвольно отказывая в постоянных должностях значительному числу молодых людей, связанных с КПИ, или отказывая им в получении преподавательской работы вне зависимости от квалификации.

Всего этого не происходило бы, если бы наша деятельность была настолько неэффективной, как вы предполагаете.

— Почему консерваторы боятся движения?

— Есть целая совокупность причин. Так, пожилые преподаватели чувствуют, что «криты» заражены бунтарским духом 60-х, и, получив работу, не проявят к старшим коллегам того уважения и почтения, на которые они рассчитывают.

«Криты» ассоциируются с политическим радикализмом, а он в Соединенных Штатах часто воспринимается как болезнь: это нечто дурное и опасное, если оцарапаешься — можно заразиться. Многие консерваторы презирают радиальные идеи, но считают их опасно привлекательными и поэтому находят оправданным уничтожать их, словно микробов.

Многие профессора права полагают, что владеют юридическим образованием, как вещью, принадлежащей им на протяжении нескольких поколений. Это, по сути, институт правящего класса. Если вы хотите выступать против этого института, критически настроены по отношению к общественной жизни Америки и американским учреждениям, то должны найти другое место и не пачкать их гнездышко. Это у них своего рода чувство собственности.

Еще одна проблема состоит в том, что критические правовые исследования ассоциируются с дерзкими, замысловатыми, непривычными и трудными для понимания заграничными идеями. Я не имею в виду марксизм. Я имею в виду затейливые европейские теории. Это пугает. Люди, не имевшие с ними дела, чувствуют себя обесцененными и приниженными, и это хоть и печальная, но естественная реакция.

И, наконец, последняя причина. Основная идея КПИ состоит в том, что юристы, судьи и преподаватели своими действиями вносят вклад в укрепление несправедливого status quo и поэтому разделяют ответственность за социальную несправедливость в Америке. Обидная, опасная и пугающая мысль.

Если вы говорите об этом истеблишменту юридического образования, эти люди начинают на вас злиться, даже если они постоянно твердят о своей приверженности академической свободе. Оказывается, вызов их собственной добродетели приводит их в бешенство — особенно если это такой вызов, на который они не способны ответить.

1987

Интервью взял Вики Квейд.

Перевод с английского Екатерины Шевелёвой и Павла Андреева под редакцией Зарианны Соломко.

Оригинал статьи: «Are Lawyers Really Necessary?» // 14 Barrister, no. 4. (1987)


Примечания

  • 1. Юридическая школа (law school) — то же самое, что и юридический факультет (здесь и далее — примеч. пер.)
  • 2. Английское crit, используемое в разговорном языке, — сокращение от critic (критик). В других контекстах также может быть сокращением от слов critical и criticism.
  • 3. Начало преамбулы к Конституции США: «Мы, народ Соединенных Штатов Америки…»
  • 4. Equal Employment Opportunity Commission — Комиссия по равным возможностям трудоустройства, федеральный правоохранительный орган, который содействует реализации законов в сфере дискриминации на рабочем месте.
  • 5. Служба правовой помощи — учреждение правового обслуживания малоимущих слоев населения. Служба дает консультации и выделяет средства на поддержку исков наименее защищенных граждан.
  • 6. «Бумажная погоня» («The Paper Chase») — повесть Джона Джея Осборна мл. (1970) и одноименная комедийная драма (1973). Автор, выпускник Гарварда, написал историю о студенте юридического факультета и его противостоянии с тираном-профессором. Усердные занятия позволяют юноше окончить курс, но из полученного табеля с отметками он складывает бумажный самолетик.