Евгений Пашуканис — «Право и правонарушение»

«Уголовная юрисдикция буржуазного государства — это организованный классовый террор, который лишь по степени отличается от так называемых исключительных мер, применяемых в момент гражданской войны. Еще Спенсер указывал на полную аналогию и даже тождественность между оборонительной реакцией, направленной против нападения извне (война), и реакцией, направленной против нарушителей внутреннего порядка (правовая или судебная оборона). То обстоятельство, что меры первого рода, т. е. уголовно-карательные, применяются преимущественно против деклассированных элементов общества, а меры второго рода  — преимущественно против активнейших борцов нового класса, поднимающегося к власти, не меняет ничего в принципиальной сущности дела, равно как и большая или меньшая правильность и сложность применяемой процедуры. Понять истинный смысл карательной деятельности классового государства возможно, только исходя из его антагонистической природы. Так называемые теории уголовного права, которые выводят принципы карательной политики из интересов общества в целом, занимаются сознательным или бессознательным извращением действительности».

Дункан Кеннеди — «Юридическое образование как подготовка к иерархии»

«Говорить, что юридические школы суть заведения политические, значит признавать: наряду с базовыми умениями и навыками там преподаются ложные, абсурдные знания о праве и о том, как оно работает; неверны и абсурдны распространяемые там сведения о природе правовой компетентности и о том, как соответствующие способности распределяются между студентами; ложны, абсурдны представления о жизненных возможностях юриста, которые студенты получают в стенах юридических факультетов. Но вся эта чепуха — с уклоном; это скорее тенденциозный и ангажированный вздор, чем случайная ошибка. Это вздор, который обосновывает естественность, эффективность и справедливость — для юридических фирм, юридической профессии в целом и общества — современных моделей организации юридических услуг, моделей иерархии и доминирования».

Франц Кафка — «К вопросу о законах»

«Но если мы, в народе, внимательно проследим действия аристократии с древнейших времен, если мы, располагая записями наших предков по этому поводу, добросовестно их продолжим и среди бесчисленных фактов найдем как бы основные линии, позволяющие заключить о тех или иных исторических решениях, и если мы на основе этих тщательнейшим образом отобранных и систематизированных выводов попытаемся что-то установить для настоящего и будущего, то все это окажется весьма шатким, скорее, игрою ума, ибо тех законов, которые мы стараемся отгадать, быть может, вовсе и не существует. Есть маленькая партия, которая действительно так думает и пытается доказать, что если закон и существует, то он может гласить лишь одно: все, что делает аристократия, — закон».

Евгений Пашуканис — «Право и нравственность»

«Если правовое долженствование не имеет ничего общего с “внутренним” моральным долженствованием, тогда подчинение праву никаким способом нельзя отличить от подчинения силе как таковой. Если же, с другой стороны, допустить в качестве существенного признака в праве момент долженствования, носящий хотя бы самую слабую субъективную окраску, то немедленно теряется смысл права как общественно необходимого минимума. Буржуазная философия права исчерпывает себя в этом основном противоречии, в этой бесконечной борьбе со своими собственными предпосылками.

При этом интересно, что одно и то же, в сущности, противоречие выступает в двух различных формах, смотря по тому, говорится ли об отношении права и нравственности или об отношении государства и права. В первом случае, когда утверждается самостоятельность права по отношению к нравственности, право сливается с государством благодаря усиленному подчеркиванию момента внешней властной принудительности. Во втором случае, когда право противопоставляется государству, т. е. фактическому господству, на сцену неизбежно появляется момент долженствования в смысле немецкого sollen (а не müssen), и мы уже имеем перед собой, так сказать, единый нравственно-правовой фронт. (…)

Как всегда, так и в этом случае противоречие системы отражает собой противоречие действительной жизни, т. е. той общественной среды, которая создала внутри себя формы морали и права. Противоречие индивидуального и социального, частного и общего, которое никак не может примирить буржуазная философия права, составляет жизненную основу самого буржуазного общества как общества товаропроизводителей».

Максим Горький — «Вор. С натуры»

«— В острог мне тебя запрятать или рвачку дать? Выбирай… что тебе по вкусу…

— Прости, дяденька, — тоскливо сказал вор.

— Про-ости-ить? Скажи на милость! Ишь ты! Как же так, сынок, я тебя могу простить? Ты, вор, украл у меня товару. Значит, следовает тебя упечь в тюрьму. А ежели я тебя, одного вора, прощу, другой — другого простит, — кто тогда в тюрьме сидеть будет, скажи, а?

— Дяденька, я больше не бу-уду… — со слезами на глазах и с дрожащими губами вполголоса, убедительно вытянул мальчишка.

— Это мне нипочем! Нет, ты скажи — кто будет в остроге темном сидеть, ежели воров прощать?

Мальчик беззвучно заплакал, и слезы, стекая по его щекам, оставляли на них полосы…

— Говори, чертеныш, — кто? — зло сверкнув глазами, крикнул торговец и дернул вора за ухо…

— Ра-а…збойн…ики… — сдерживая рыдания, тихо сказал мальчик».

Евгений Пашуканис — «Право и государство»

«Правовое государство — это мираж, но мираж, весьма удобный для буржуазии, потому что он заменяет выветрившуюся религиозную идеологию, он заслоняет от масс факт господства буржуазии. Идеология правового государства удобнее религиозной еще потому, что она, не отражая полностью объективной действительности, все же опирается на нее. Власть, как “общая воля”, как “власть права”, постольку реализуется в буржуазном обществе, поскольку последнее представляет собой рынок. С этой точки зрения и полицейский устав может выступить перед нами как воплощение идеи Канта о свободе, ограниченной свободой другого.

… ради чистоты теории буржуазия никогда не упускала из виду другой стороны дела, а именно, что классовое общество не только рынок, где встречаются независимые товаровладельцы, но в то же время арена ожесточенной классовой войны, в которой государственный аппарат является одним из самых могучих орудий. А на этой арене отношения складываются далеко не в духе кантовского определения права как ограничения свободы личности в минимальных пределах, необходимых для общежития. Здесь глубоко прав Гумплович, когда он заявляет, что “такого рода права никогда не существовало, ибо мера свободы обусловлена только мерой господства другого, норма общежития диктуется не возможностью общежития, но возможностью господства”. Государство как фактор силы и во внутренней и во внешней политике — вот та поправка, которую буржуазия вынуждалась делать к своей теории и практике “правового государства”. Чем неустойчивее становилось господство буржуазии, тем более компрометирующими становились эти поправки, тем скорее “правовое государство” превращалось в бесплотную тень, пока, наконец, исключительное обострение классовой борьбы не заставило буржуазию совершенно отбросить в сторону маску правового государства и обнажить сущность власти как организованного насилия одного класса над другим».

Фридрих Энгельс — «Положение Англии. Английская конституция»

«Подведем итог нашей критике правового состояния Англии. Совершенно безразлично, что можно сказать против него с точки зрения «правового государства». То обстоятельство, что Англия не является официальной демократией, не может создать у нас предубеждения против ее учреждений. Для нас важно только одно обстоятельство, обнаружившееся перед нами повсюду: что теория и практика находятся в вопиющем противоречии друг с другом. Все власти, установленные конституцией, — корона, палата лордов и палата общин — растаяли на наших глазах; мы видели, что государственная церковь и все так называемые прирожденные права англичан — пустые названия, что даже суд присяжных в действительности только одна видимость, что самый закон не имеет действительной силы; короче говоря, что государство, которое само поставило себя на точно определенную, законную основу, эту свою основу отвергает и попирает. Англичанин свободен не в силу закона, а вопреки закону, если он вообще свободен.

Мы видели, далее, как много лжи и безнравственности влечет за собой это положение вещей; люди преклоняются перед пустыми названиями и отрицают действительность, не хотят ничего о ней знать, противятся признанию того, что действительно существует, что сами создали; они обманывают самих себя и пользуются условным языком с искусственными категориями, из которых каждая — пасквиль на действительность; они трусливо цепляются за пустые абстракции, лишь бы не признаваться себе в том, что в жизни, на практике дело идет совсем о других вещах. Вся английская конституция и все конституционное общественное мнение есть не что иное, как одна большая ложь, которая непрерывно поддерживается и прикрывается многократной мелкой ложью, когда ее истинная сущность то здесь, то там чересчур уж открыто выступает наружу. И если даже начинают понимать, что все это сооружение — сплошная неправда и фикция, то и тогда еще крепко держатся за него, крепче, чем когда-либо, чтобы только не распадались пустые слова, несколько без всякого смысла поставленных рядом букв, ибо именно эти слова и суть устои мира, и без них мир и человечество должны были бы низринуться во мрак хаоса! Остается только с полным омерзением отвернуться от этого сплетения явной и скрытой лжи, лицемерия и самообмана».

Европейская ассоциация юристов за демократию и права человека — Открытое письмо Европейской комиссии в связи с референдумом в Греции

«Эти меры экономии, равно как и те, которых были утверждены прежним греческим правительством, нарушают демократические и социальные права, гарантируемые европейским и международным правом. Что касается социальных сокращений, предусмотренных так называемым Меморандумом, то они уже противоречили греческому европейскому и международному праву, в том числе: ст. 11 Европейской конвенции по правам человека, ст. 12 и 35 Хартии Европейского союза об основных правах, ст. 21 и 22 Международного пакта о гражданских и политических правах (ICCPR), ст. 8 Международного пакта об экономических, социальных и культурных правах (ICESCR), принципам Международной организации труда, касающимся права на забастовку, поскольку коллективные соглашения были отменены, а коллективные переговоры (речь идет о коллективных соглашениях и переговорах в трудовом праве. — Примеч. kritikaprava) были ограничены. Эти меры, навязанные так называемой Тройкой, также нарушают право на самоопределение греческого народа, гарантированное общей ст. 1 Международного пакта о гражданских и политических правах и Международного пакта об экономических, социальных и культурных правах».

«Позвольте народу Греции решать без угроз со стороны других правительств, Европейской комиссии, Европейского центрального банка и Международного валютного фонда».

«Уважайте демократию в Греции — отдайте приоритет социальным правам, а не финансовым интересам».

Евгений Пашуканис — «Товар и субъект»

«Сфера господства, принявшая форму субъективного права, есть социальный феномен, который приписывается индивиду на том же основании, на котором стоимость, тоже социальный феномен, приписывается вещи, продукту труда. Товарный фетишизм восполняется правовым фетишизмом.

Итак, на известной ступени развития отношения людей в процессе производства получают вдвойне загадочную форму. Они, с одной стороны, выступают как отношения вещей-товаров, а с другой стороны — как волевые отношения независимых и равных друг другу единиц — юридических субъектов. Наряду с мистическим свойством стоимости появляется не менее загадочная вещь — право. Вместе с тем единое целостное отношение приобретает два основных абстрактных аспекта — экономический и юридический».

Евгений Пашуканис — «Отношение и норма»

«Совершенно очевидно, что логика юридических понятий соответствует логике социальных отношений товаропроизводящего общества, и именно в них, в этих отношениях, а не в разрешении начальства следует искать корень системы частного права. Наоборот, логика отношений власти и подчинения лишь отчасти укладывается в систему юридических понятий. Поэтому юридическое понимание государства никогда не может стать теорией, но всегда будет представляться как идеологическое извращение фактов.

Таким образом, всюду, где мы имеем первичный слой юридической надстройки, мы находим, что юридическое отношение порождается непосредственно наличными материальными производственными отношениями людей.

Из этого вытекает, что для анализа правоотношения в его простейшей форме нет надобности исходить из понятия нормы как внешнего авторитетного веления. Достаточно взять в основу такое юридическое отношение, “содержание которого дано самим экономическим отношением” (Маркс), и исследовать “законную” форму этого юридического отношения как один из частных случаев».