Правовое отношение и его анализ [Редактировать]
Если мы разбиваем всю систему общественных отношений, относящуюся к данному правовому порядку, на ее составные части, то мы получаем массу так называемых правовых отношений. Эти правоотношения объединяются в группы под названием правовых институтов, представляющих собой объединение отдельных отношений в наиболее типичные отношения данного правопорядка, как мы уже видели. Об этих правовых институтах говорилось много. Создалась даже теория, придающая им не только значение типа юридических отношений, но приписывающая им даже особые социальные цели или функции. Избегая вообще нагромождения разноречивых рассуждений буржуазной науки, я на этом вопросе должен остановиться подробнее, потому что он имеет у нас и практическое значение.
У нас эта последняя теория сделалась популярной с легкой руки Леона Дюги, книжка которого вышла в 1919 г. («Общее преобразование гражданского права»), в русском переводе под редакцией и с предисловием т. Гойхбарга. Дюги называет свою теорию «социалистической», сам в то же время категорически отрекаясь от названия социалиста. Суть его теории заключается в том, что он отвергает волевую теорию права, как метафизическую, и предлагает вместо волевого элемента (вернее, только вместо равной и свободной воли) внести элемент социальной задачи или функции. Не в смысле сознательного возложения властью на те или иные защищаемые ею интересы известных функций, нет, в смысле простого переименования настоящего правопорядка в социалистический. «Собственность, например, преобразовывается, эволюция совершается в социалистическом духе». Дюги подчеркивает, что он тут говорит о капиталистической собственности. Значит, его теория сводится к тому, что частный собственник земли, фабрики и т. д., не просто узурпатор, член класса поработителей, а что он от развития, от эволюции получил высокую, и притом социалистическую задачу, представлять, являться персонификацией его (слова К. Маркса) священной земельной или другой капиталистической собственности и в качестве такового эксплуатировать массы, лишенные этой собственности. Значит, его теория является наиболее усовершенствованной и открытой юридической системой для того экономического положения буржуазных экономистов, что капиталист, мол, выполняет известную социальную функцию, за которую получает даже заработную плату (Рошер) и всю прибыль, сверх среднего процента. Конечно, известный шаг вперед сделал Дюги, если он отверг теорию свободной и равной воли сторон, как основания справедливого договора, но напрасно он только эту волевую теорию называет метафизической. В его изложении концепция социальной функции правового института является той же метафизикой.
Тов. Гойхбарг верно оценивает в предисловии «автора — как буржуа до мозга костей». Но он тут же сам превращается в того же телеолога, если он восхваляет теорию «социальной функции», или социальной цели, как условие «защиты обществом» данного института. Тов. Гойхбарг эту теорию внес и в наш Гражданский кодекс. Но тут, как многое в нашей революции, эта теория получила совсем иное значение и иное освещение благодаря именно революции. Ст. 1 кодекса гласит: «Гражданские права охраняются законом, за исключением тех случаев, когда они осуществляются в противоречии с их социально-хозяйственным назначением». В условиях революции смысл статьи тот, что революция делает добровольную уступку и вводит известные, уже отмененные ею правовые институты, но лишь при том условии, чтобы пользующиеся этими правами лица выполняли задачу: внести инициативу в экономическую жизнь, хотя бы на буржуазных началах, в целях развития производительных сил страны, как гласит ст. 4. Если это условие будет нарушено, право лишается защиты. Но такое положение соответствует только эпохе, когда власть уже в руках пролетариата, и эта цель ставится сознательно рабочей властью. При иных условиях, напр., в применении к буржуазному праву, теория «социальных целей» правовых институтов является той же метафизической доктриной и притом в защиту и оправдание буржуазного строя.
Объективно мы в правовом институте видим только правовое общественное отношение, сведенное к характерному для того или иного строя типу правовых отношений. Юридическое отношение, по своему основному характеру, в капиталистическом мире является отношением «господства-рабства», ибо здесь властвует владелец средств производства не только над производством, но и над обменом. Юридическое отношение является взаимоотношением двух сторон (лиц или совокупности лиц), из которых одна сторона («активный субъект права») имеет в силу этого отношения известные права, другая сторона («пассивный субъект права») имеет известные обязанности. «Право — обязанность» — такова абстрактная формула юридического отношения. Но, конечно, не это юридическое отношение создает право по существу; оно есть, как мы видели, «лишь формальное осуществление» экономического отношения. Без этой формы, однако, отношение экономическое не будет правовым, а только фактическим, может быть просто неправовым и недействительным, а то и прямо преступным и преследуемым.
Интересно взглянуть на теорию римских юристов, которые в правоотношении усматривают лишь «путы», «кандалы» права — iuris vinculum. Субъекта права (subjectus) они так и понимают в виде подданного, подвластного праву, «связанного им», и лишь западноевропейские юристы (начиная уже с глоссаторов) придают особое и главное значение активной, а не пассивной стороне правоотношения. Это означает только то, что римский юрист и само римское право откровеннее подчеркивают момент господства. Для них это не свободное отношение, а связь! Великая французская революция разрушила старые связи и объявила человека свободным от старых цепей и связей. Она поэтому всюду вносит идею свободного общественного договора, соглашения равных и свободных волей. Но новые отношения подготовлялись еще в старых условиях. Они уже свыклись с формулами римского права, и революция эти формулы только очистила от феодального нароста.
Если открыть любой современный гражданский кодекс буржуазного строя, то мы там увидим весьма различные институты: на первом месте семейное право, ибо семья в буржуазном обществе все еще является низшей экономической ячейкой всего общественного строя. В связи с семейным правом — наследственное, хотя оно в буржуазном завещании уже освобождается от семьи и хотя капиталистический строй в корне нарушает основы самой священной семьи. Первоначально ведь семья представляла одновременно и собственность: «pater familias» был отец семьи и хозяин собственности. Теперь собственность сделалась самостоятельным институтом «вещным правом», персонификация которого, владелец, делается безличным, превращается весьма часто в предъявителя бумаги (акции, облигации). Институт собственности овладел и наследственным правом, как своим придатком. Все эти институты основываются на принципе властвования, господства-рабства в сфере производства. Вторая половина любого кодекса отведена договорному, обязательственному праву и относится преимущественно к обмену продуктов: купля-продажа, мена, дарение, ссуда и т. д. Но, кроме того, в этот отдел входят все договоры, вытекающие из организации производства и обмена (товарищество, полномочие, передача права и т. д.), или из распределения прибыли (процент, аренда и т. д.). Институты, в свою очередь, сделались самостоятельными и сгруппировались уже по чисто формальным признакам, как например рядом договоры имущественного и личного найма и т. д. Но сверх всех этих отношений, имеющих то или иное отношение к производству или обмену, в такой кодекс включены всякие отношения, по существу неправовые, например нравственные, или, наоборот, безнравственные, но специально разрешенные, как например договоры азартные. Для этой последней группы отношений, по существу, вовсе не место в материальном кодексе.
Во всех отношениях производства тут ясен элемент господства-рабства: распоряжение (от распорядитель!), владение (от «володети» — см. гл. 2), пользование (извлечение пользы, плодов). Тут еще видны «кандалы права» (iuris vinculum). Но при развитом капитализме (в особенности, в монопольной его стадии) и распределение, т. е. торговля, в руках класса капиталистов диктует свои цены и условия, и ни о какой доброй воле покупателя тут нет и речи[1]. Из этого факта наука и создала особую теорию о «правоотношениях», возникающих par adhesion[2], т. е. через присоединение. В этой теории проявляется та же вышеупомянутая тенденция буржуазной науки превратить все взаимоотношения людей на вид в отношения вещные. Мы это признание буржуазных ученых об «односторонней воле, диктующей свои условия не отдельному индивиду, а неограниченной совокупности лиц», должны использовать как признание ими отношений «господства-рабства», но одновременно не должны давать им возможность скрывать то обстоятельство, что это все-таки есть взаимоотношения людей, эксплуатация человека человеком. Таким образом, эта борьба против теории воли в пользу «отношений вещных», не имеет ничего общего ни с нашей борьбой, ни с борьбой со стороны новейшей школы психологии.
Если заглянуть с той же точки зрения в наш Гражданский кодекс, появившийся в результате нашего отступления, то мы сразу увидим коренное его отличие от прочих кодексов. Гражданский кодекс «в целях развития производственных сил РСФСР» предоставляет гражданские права, но, как мы уже видели, условно и притом ограничительно. Право собственности на землю остается национализированным, земля не может быть предметом частного оборота. Наследственное право ограничено 10000 руб. золотом, за исключением концессионных прав. Семейное право в кодекс не входит, но мы знаем, что свободный развод, по заявлению одной стороны, уже придает семье иной вид и что старое буржуазное содержание ее впредь основывается исключительно на преходящих экономических условиях. Нет прежних отношений частного господства в безграничном виде ни в отделе вещного, ни обязательственного права. Ближе к чисто буржуазному праву подходит последнее, т. е. обязательственное право, но и тут лишь как право терпимое. В одном отношении он довольно рабски повторяет гражданские кодексы буржуазии: в отношении системы расположения институтов, в извинение чего можно привести только крайнюю спешность его разработки. Он не свободен и от упреков в том смысле, что он старается перенести к нам самые утонченные формы эксплуатации в гражданском обороте, хотя мы, как Рабоче-крестьянское государство, в таковых и не заинтересованы, а наоборот[3]. Но нигде у нас не скрывается то, что в этом кодексе вопрос идет о взаимоотношениях людей и, в известных пределах, об эксплуатации человека человеком.
Лицо, участвующее в правоотношении, называется субъектом права. Право имеет дело с отношениями только между людьми, а не между людьми и вещами, объектами права, как полагают многие буржуазные, и не только буржуазные, юристы. Отношения между человеком и вещью относятся к другим отраслям науки. Субъектом права может быть всякое правоспособное лицо, притом как физическое, так и юридическое. Юридическим лицом, по нашему Гражданскому кодексу, признаются объединения лиц, учреждения или организации, которые могут, как таковые (последние через свои органы или через своих представителей), «приобретать права по имуществу, вступать в обязательства, искать и отвечать на суде». Юридическое лицо должно иметь устав, утвержденный или зарегистрированный уполномоченным на то учреждением, или, в предусмотренных в законе случаях, товарищеский договор. Но в то время как буржуазные кодексы стремятся к обезличению отношений в виде прав и бумаг на предъявителя, у нас права на предъявителя, по общему правилу, не существуют, а исключения разрешаются лишь в особых законах. Даже акции должны быть именные, а на предъявителя они могут быть лишь как особое исключение.
Я уже сказал, что субъектом права может быть только лицо правоспособное. Это лицо должно существовать, т. е. быть рожденным, или, по крайней мере, быть зачатым, и не быть умершим, а юридическое лицо должно быть зарегистрированным, а если это не требуется, то оно существует со дня подписания договора или устава. Подробности этого вопроса относятся к отдельным отраслям права.
Субъект права может быть активным, т. е. правомочным, или пассивным, т. е. правообязанным. Он, в двухсторонних договорах, может быть одновременно тем и другим. Требование, притязание, право — с одной, обязанность, обязательство, — с другой стороны. Такова схема юридического отношения. Объектом права называется содержание отношения, т. е. то, по поводу чего состоялось данное правоотношение. Как известно, буржуазная наука всю совокупность конкретных правовых отношений называет правом в субъективном смысле. Напротив, правом в объективном смысле она называет не право, с точки зрения объекта, т. е. содержания этих отношений, а всю совокупность, или всю систему действующих правовых норм, т. е. попросту свод законов. Значит, буква формы у них считается самым объективным элементом права. Но вслед за тем и в понятие субъективного права она вносит не просто понятие права, относящееся к данному субъекту права, а понятие права, как нечто прирожденное субъекту, как известное «отвлеченное право человека» в смысле известной декларации французской революции.
При нашем правопонимании, если бы мы пользовались этими словами, мы, конечно, объективного элемента искали бы не в законе и, в особенности, не в его букве, а в конкретных общественных отношениях, образующих всю правовую систему. Субъективным же элементом у нас было бы тогда скорее всего то субъективное изложение, какое эти конкретные отношения получают в законе. Но я не предлагаю ввести у нас эти новые обозначения, как бесцельные. А между тем на эту тему в буржуазной литературе писалось чрезвычайна много. Ибо только таким путем они нашли возможным примирить две области, связи которых они не понимают до сих пор: сферу конкретных правовых отношений и сферу абстрактных отношений, т. е. правовых норм.
Ведь буржуазные юристы сами (см. проф. Коркунова «Лекции», стр. 119) заявляют: «Необходимо, однако, оговориться, что в юридической последовательности не объективное право предшествует субъективному, а наоборот, субъективное — объективному... Раньше создаются отдельные субъективные права, а уже потом общие регулирующие их нормы». И вот над примирением этих двух сфер, сферы субъективного и объективного права, идет вековая работа всей науки и техники правоведения. Только в названиях (но отнюдь не в понимании их содержания) более или менее согласна вся буржуазная наука.
Мы, рассмотрев вкратце понятие и оба полюса правового или юридического отношения, должны остановиться на сопоставлении конкретной и абстрактной его формы. Мы уже видели, как отличаются друг от друга и расходятся конкретная и абстрактная формы общественных отношений. Мы также видели, что в основе этого расхождения лежит глубокое противоречие классовых интересов. На языке юристов это называется «спором о праве», и они изобрели особый «беспристрастный и независимый» суд для примирения этих интересов. Но не только классовые, еще и групповые, и личные интересы осложняют эту задачу, и мы в буржуазном мире ежедневно имеем тысячи дел, в которых стороны, или их ученые защитники, отстаивают с одинаковым увлечением каждый правоту своего интереса, каждый свою «справедливость».
Закон изъявляет категорическое требование его исполнения. Но согласование конкретного отношения с абстрактным (правовым институтом) возможно только путем известного примирения. На юридическом языке это называется истолкованием правовой нормы в применении к конкретному случаю. Закон не допускает внутренних непримиримых противоречий; даже в случае «неполноты, неясности или противоречий» закона юрист приступает не к отрицанию, а к толкованию закона. Он в этом толковании исходит не от жизненных отношений, а от буквы закона, при недостаточности буквы берет на помощь соответствующий отдел, а то и целый кодекс или всю правовую систему. «Действуя совместно в данном обществе, нормы по необходимости образуют из себя одно связное целое. На этом основано систематическое толкование» (Коркунов).
Могут быть три случая расхождения конкретной и абстрактной формы общественных отношений: 1) закон отстает от жизни (контрреволюционное право), 2) закон опередил жизнь (революционное право), и 3) закон по букве не соответствует жизни, например заимствован буквально у другой страны, из другой эпохи и т. п. (рецепция), или, наоборот, устарел, потерял жизненную силу, «не гласит». В каждом из этих случаев задача применения и истолкования закона и их результаты иные.
Случаи первого типа массами представлял наш старый режим. Капитализм внес в жизнь такие общественные отношения, каких не знал X том Свода законов. Но ввиду «незыблемости» закона, десятки лет лежал втуне готовый проект «нового гражданского уложения». И вот суду, особенно сенату, пришлось заниматься «прогрессивным толкованием» закона. Капиталистические отношения осложняются, и нелегка «квалификация», т. е. отнесение по качественным признакам к тому или иному институту данного конкретного отношения. Что такое «испольщик», рабочий или арендатор? Сенат не нашел единого ответа. Есть ли лес движимость или принадлежность земли, недвижимость? Три раза сенат менял свой взгляд. Закон запрещал переуступать закладную, а сенат это право, хотя и ограниченное, «истолковал». Постепенно толкование внесло целые новые институты, например «неправомерное обогащение», и это толкование было бы еще «прогрессивнее», если бы большинство сенаторов и вообще судей не были из помещичьей среды, а из буржуазии[4].
Другой случай — это революция. Революционный закон проводит и революцию организованно. Особенно в период необходимого отступления (а это, по словам В. И. Ленина, будет, по-видимому, явлением общим для всех революций). Тут классовый суд пролетариата стоит на страже интересов революции. Конечно, революционные декреты, законы, кодексы обязательны к исполнению. Но всякая неполнота, всякое противоречие будет истолковываться из революционной системы отношений. Так, закон о «введении» Гражданского кодекса (ст. 5) ставит основным критерием при толковании: «охрану интересов Рабоче-крестьянского государства и трудящихся масс». Другими словами, всюду, где не защищен положительным законом буржуазный интерес, законное предположение (презумпция) должно быть всегда в пользу пролетариата и его власти. Конечно, буржуазный юрист постарается расширить сферу защищенного интереса распространительно для буржуазии, но «введение» (ст. 6) того же кодекса ставит тут определенную преграду: «Воспрещается толкование постановлений Кодекса на основании законов свергнутых правительств и практики дореволюционных судов». Или примечание I к ст. 59 Кодекса: «Бывшие собственники, имущество которых было экспроприировано на основании революционного права или вообще перешло во владение трудящихся до 22 мая 1922 г., не имеют права требовать возвращения этого имущества». Вот в каком направлении будет работать классовое правосознание рабоче-крестьянского судьи. Но, конечно, у нас «толкование» никогда не должно играть той роли, как при буржуазном «незыблемом законе». У нас дополнения или изменения закона проходят быстро.
Остается третий случай: закон буквально неприменим. Такой случай может быть в революционные моменты, когда закон недостаточно оценил силу старой системы. Закон проводится в жизнь, но либо безрезультатно, либо в измененном виде. Или когда происходит рецепция чужого права (напр., римского, см. гл. 6), то он уже при его введении может быть иначе понят самим законодателем; он заимствуется в неверном понимании. Маркс был даже того мнения, что это последнее является общим правилом. Интересна и поучительна в этом отношении полемика между Марксом и Лассалем.
Лассаль в своей «Системе приобретенных прав» доказывает, что римская форма полной свободы завещания (с полным и свободным исключением кровных родственников) вытекает из всей истории, мифологии, психологии и т. д. римского народа, как специфически римский правовой институт, который в Западной Европе не мог бы самостоятельно развиваться. Маркс на это ответил, что институт завещания, хотя и позаимствован из римского права, в буржуазном обществе должен иметь свой самостоятельный корень (письмо Маркса Лассалю от 11 июня 1861 г.). А в следующем письме Маркс пишет:
«Не подлежит сомнению, что это соответствует сущности свободной конкуренции и основанного на ней общества; не подлежит сомнению и то, что римское право, в более или менее измененном виде, было воспринято современным обществом потому, что правовое представление, которое субъект в обществе, основанном на свободной конкуренции, имеет о самом себе, соответствует представлению о лице в римском праве (при этом я совершенно не касаюсь того весьма существенного пункта, что правовое представление, свойственное определенным отношениям собственности, хотя и вырастает из них, с другой стороны, все же не совладает и не может совпадать с ними).
Ты доказал, что рецепция римского завещания первоначально (а поскольку дело касается научного представления юристов, то и сейчас еще) основывалась на неправильном понимании. Но отсюда вовсе не следует, что завещание в своей современной форме... является неправильно понятым римским завещанием. В противном случае можно было бы сказать, что любое достижение каждого предшествующего периода, усваиваемое периодом более поздним, представляет собою неправильно понятое старое (Маркс приводит примеры. — П. Ст.) ...Неправильно понятая форма есть как раз всеобщая форма, и на определенной ступени развития общества — форма, пригодная для всеобщего употребления»[5].
На этом письме, к сожалению, прервалась переписка между Марксом и Лассалем; она характерна для понимания Марксова взгляда на идеологию права и правовые отношения, а именно в том смысле, что реальные отношения сильнее механически усвоенного института, который поэтому соответственно видоизменяется и неправильно понимается даже прежде, чем быть усвоенным. Значит, Маркс ясно и отчетливо подчеркивает перевес в праве конкретной формы (I) над абстрактными формами (II и III).
Но рядом с общественными отношениями, ставшими юридическими, существуют массами или единицами отношения производства и обмена, не поддающиеся подведению под какой-либо юридический институт[6]. Это могут быть отношения иррелевантные или безразличные с точки зрения права. Норма их ни запрещает, ни разрешает, ни насилует подведением под какой-либо закон. Они не входят в правовую систему, но и не преследуются. Туда относятся обычаи, насколько таковые ни узаконены, ни запрещены. Далее идут прямо неразрешенные, т. е. незаконные, отношения; идут, наконец, преступные отношения, может быть даже массовые, как контрабандные. На абстрактные формы, закон и идеологию, они своим количеством, конечно, оказывают влияние, особенно в переходные эпохи. Мы лучше всего видели, как повлияли и на закон и на идеологию массовые антикоммунистические отношения периода военного коммунизма. Результатом было изменение всей системы, т. е. добровольное отступление, но только отступление частичное, в интересах наступления. «Каждая форма общества имеет определенное производство, которое определяет место и влияние всех остальных производств... Это — общее освещение, в котором исчезают все другие цвета и которое модифицирует их в их особенностях. Это — особый эфир, который определяет удельный вес всего сущего, что в нем обнаруживается»[7].
Особенно ярко видна беднота мысли и приемов буржуазного правоведения, ограничивающегося в правовых изысканиях — законом или нормой и выраженными в них институтами, по сравнению с тем обилием материала, который открывается перед нашими глазами, если принять за основу исследования реальные общественные отношения и их системы. Тогда становится понятным многое, до сих пор непонятное, не только в законах, но и в идеологии вековых трудов «сословия юристов». Осветить, с этой, т. е. классовой, точки зрения так называемое «развитие юридической мысли» будет задачей следующей главы.
Примечания
- 1. По общему правилу права (за исключением разве семейных прав) свободно передаются без согласия обязанного, обязанный же своих обязанностей передавать не вправе. Исключения как в одном, так и в другом случае специально оговариваются.
- 2. См. R. Saleilles «Déclaration de volonté».
- 3. Подробнее см. мой доклад: «П. Стучка. Классовое государство и гражданское право», Москва, 1924.
- 4. Характерно для буржуазного строя то, что там почти никогда не прибегают к так называемому аутентическому толкованию, то есть толкованию со стороны самого законодателя. Оно объясняется той фикцией непогрешимости законодателя, на которой основывается принцип незыблемости закона. Отчасти и интересами сословия юристов. Наш революционный строй от этого греха свободен: он не боится признания своих ошибок.
- 5. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 30, стр. 504, 505.
- 6. Е. Пашуканис («Общая теория права», стр. 41) пишет: «т. Стучка не в состоянии ответить на ядовитый вопрос проф. Рейснера: каким образом социальные отношения превращаются в юрид. институты, или каким образом право превращается самое в себя». Эта страница, напечатанная годом раньше, чем работа Е. Пашуканиса, поясняет недоразумение. Общественное отношение есть понятие более широкое, чем отношение правовое. Этот некоторый плюс заключается — в организованной, т. е. государственной власти класса.
- 7. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 12, стр. 733.