Общественные отношения и право [Редактировать]

/67/ Мы говорим, что право является системой общественных отношений или известным общественным порядком. Но что мы понимаем под словом общественные отношения? Повторяется то же самое, что с правом. Нет слова, чаще употребляемого, чем слово «общество», и нет понятия, более неопределенного и более туманного, чем понятие «общество». Не говоря уже об обществах в смысле узко техническом, о так называемых обществах — юридических лицах, мы употребляем выражения: древнее, феодальное, буржуазное и даже будущее общество, мы рассуждаем о человеческом обществе вообще и сплошь и рядом ссылаемся на общественное мнение. Но, по-видимому, здесь слово «общество» каждый раз означает нечто иное, и когда находятся ученые, которые хотят найти признаки, общие для всех этих различных понятий, скрывающихся под этим одним словом вообще, то получается или величайшая путаница, или опять-таки формула, лишенная реального содержания. А, как известно, в буржуазной науке как раз такие «общие места» признаются последним словом науки. Однако все языки, не исключая и научного, знают слова с весьма различными значениями. Это иногда неудобно; однако с этим фактом приходится считаться. Но не следует доводить до абсурда эти различные значения одного и того же слова, оставляя исследования их просто особой науке языковедения. Тут есть простой выход: в каждом отдельном случае точно условиться, что мы в данном случае, в данной отрасли, напр., понимаем под этим словом. Но этого не сделала, и мы еще увидим, почему она не могла этого делать, — буржуазная наука.

В относящейся к нашему предмету области слово «общество» обозначает либо известный, более или менее широкий, круг людей в их взаимоотношениях, либо же известный комплекс самих взаимоотношений этих людей. Но какой круг людей и какие взаимоотношения людей должны быть предметом науки об обществе (социология), в этом отношении мнения ученых расходятся настолько, что нет, пожалуй, двух социологов, вполне согласных между собой. Один из этих ученых (Максвейлер) так прямо и заявляет, что слово «общество» является-де «простым недоразумением, поскольку ему приписывают какое-либо конкретное значение», ибо «оно /68/ немедленно улетучивается, как только мы пытаемся углубляться в его смысл».

Как известно, древний греческий мир, в лице Аристотеля, исходил от человека, как члена общества («зоон политикон»). Не будем останавливаться на вопросе, в каком смысле он понимал общество; мы видим одно, что буржуазная наука, исходящая от отдельного индивида, в виде пресловутого Робинзона, как будто бы сделала шаг назад. И то же самое кажется нам по поводу теории «общественного договора» (contrat social)[1]. Перед философом древней эпохи, как на ладони, были откровенные общественные отношения, тогда как буржуазная наука начала с бесконечного количества разных фетишей. Наука об этом обществе исходила от индивида[2], перенося на общество по очереди все теории из науки о «внешней природе» вообще и о человеке — в частности.

Так возникают по очереди: механическая, биологическая (органическая, т. е. антропологическая или зоологическая), далее психологическая школы. Конечно, все они в действительности были известным шагом вперед, ибо они, путем применения методов прочих наук, все-таки стали выяснять взаимоотношения распыленных индивидов как членов общества — механизма, организма (человека — у Спенсера, Шефле, Лилиенфельда и др., как человека-Левиафана — у Гоббса и т. д.). Психологическая школа хотела создать теорию массовой психологии, т. е. исходила от того же организма, только с его головы. Провозгласили социологию самостоятельной наукой, но она была не что иное, как применение к социологии исторического метода, который и здесь ограничился описательным и объяснительным приемами. Большим шагом вперед, наконец, был метод сравнительный и, особенно, статистический.

В этом хаосе материалов и мнений надо было явиться уму, как Марксу и Энгельсу, чтобы, внеся во весь этот материал выводы из буржуазных революций, вскрыть перед нами сущность самого общества как совокупности явлений, изменяющихся и развивающихся по своим особенным, имманентным законам. Их исторический материализм внес новое содержание в понятие общества. Они исходили от того простого факта, что мы человека всегда знаем только как члена той или иной совокупности индивидов. Но что их объединяет в эти единства? /69/ В борьбе за существование, «чтобы производить, люди вступают в определенные связи и отношения, и только в рамках этих общественных связей и отношений существует их отношение к природе, имеет место производство»[3]. И вот «производственные отношения в своей совокупности образуют то, что называют общественными отношениями, обществом, и притом образуют общество, находящееся на определенной ступени исторического развития, общество с своеобразным отличительным характером. Античное общество, феодальное общество, буржуазное общество представляют собой такие совокупности производственных отношений, из которых каждая вместе с тем знаменует собой особую ступень в историческом развитии человечества»[4]. Итак, совокупность людей, связанных на определенной исторической ступени развития совокупностью условий производства как основой их взаимоотношений, называется обществом, а «общественные отношения» этих производителей и есть то, что мы называем отношениями производства или труда.

В дальнейшем Маркс к отношениям производства прибавляет еще отношения обмена. «Возьмите, — пишет К. Маркс в 1846 году в письме к П. В. Анненкову о Прудоне, — определенную ступень развития производительных сил людей, и вы получите определенную форму обмена [commerce] и потребления. Возьмите определенную ступень развития производства, обмена и потребления, и вы получите определенный общественный строй, определенную организацию семьи, сословий или классов, — словом, определенное гражданское общество. Возьмите определенное гражданское общество, и вы получите определенный политический строй, который является лишь официальным выражением гражданского общества»[5].

Но, говоря об обществе как об отношениях производства и обмена, Маркс поясняет, что общество не есть простой итог этих отношений, что сверх этого итога в процессе производства и обмена получается известный чисто общественный плюс. Таким образом человек как часть общества не есть просто индивид с общественными наклонностями, это есть «общественный человек» (Vergessellschafteter Mensch), «человек в процессе труда». Если у Маркса можно найти слово «общество» и в другом значении, как совокупность лиц, то обыкновенно в том смысле, что люди являются вообще олицетворением /70/ производственных отношений (напр., Маркс сплошь и рядом говорит о капиталисте как об олицетворении, персонификации капитала, о классе землевладельцев как о персонификации земельной собственности).

Итак, Маркс под словом общество, в первую голову, понимает совокупность производственных, а затем и распределительных отношений. «В каждом обществе производственные отношения образуют некоторое единое целое»[6], — говорит Маркс в своей «Нищете философии», из чего вытекает, что наше определение права, ссылаясь на «систему общественных отношений» как единое целое, общественный порядок, вполне согласовано со взглядом Маркса.

Сначала буржуазная наука замалчивала Маркса, отчасти и действительно его не понимала, но чаще всего не хотела понять. Ненадолго, ибо теория Маркса была не книжная, а жизненная теория, стучащаяся в двери буржуазии в лице пролетарских масс. А после Маркса возможны были только продолжатели или исправители (ревизионисты) его теории. Чрезвычайно интересно, что почти одновременно во всем мире среди социалистов появилось правое, «предательское» крыле марксизма, но это было только отражением ревизионизма чисто буржуазного. Буржуазия, никогда особенно не отличавшая социологии от социализма, как она постоянно смешивает революцию «социальную» и социалистическую, родила целы ряд новых ревизионистских направлений в социологии.

Во-первых, направление берлинского профессора Зиммеля обещавшего в предисловии к своей «Философии денег» «подвести новый этаж под исторический материализм», но кончившего пустыми математическими общественными «кругами» и азбучными истинами, прикрываемыми блестящим фейерверком фраз. Зиммель, в конце концов, определяет свою задачу словами: «Описание и исторически-психологическое воспроизведение (Herleitung) тех форм (и только), в каких совершаются взаимодействия людей».

Во-вторых, имеется школа такого пустослова, как, говоря словами Гейне, «своей знаменитостью известного» — Штаммлера, обещавшего исправить Маркса, вернее дать в своем лице нового Маркса без Марксовых ошибок, закончившего тем, что вместо «социализации» юриспруденции он «узаконил», «юстифицировал» социологию, т. е. в учение об обществе перенес методы чисто юридические, вернее прусско-бюрократические, /71/ ибо он определяет всякое общество просто как «внешне нормированное сосуществование (äusserlich geregeltes Zusammensein) людей», значит понимает все человеческое общество вроде как бы утвержденного начальством немецкого «ферейна».

Третьей поправкой или, вернее, опровержением, было психологическое направление как в политической экономии и правоведении, так и здесь, пытавшееся создать беспочвенную теорию филистерского индивидуализма. Если психологические школы Тарда, Уорда, Лебона и др. искали основы общественности все-таки в зависимости слабого от сильного, напр. толпы от героя, и рассуждали о массовой психологии (подражании и прочих способах влияния на массы), то эта новая психологическая школа исходила от «нормальной» индивидуальной психологии свободного либерального филистера, и только. Характерным ее представителем в России является известный юрист — кадет Петражицкий. А типичны в этом отношении научные «законы» близкого в конце концов и к этой школе Зиммеля, как напр.: «Социальные интересы нас окружают, так сказать, концентрическими кругами: чем теснее они нас облегают, тем незначительнее они должны быть сами по себе». Вам помнятся концентрические круги теории предельной полезности, только наоборот. Но по существу эта абстрактная формула пуста, ибо лишена всякого содержания[7].

Возвращаясь к нашему вопросу об общественных отношениях как о содержании права, нам необходимо остановиться на конкретизации нашего понятия общества.

/72/ Если мы начинаем с того первобытного общества, как мы его восстанавливаем перед нашими глазами по отрывочны данным предания, по пережиткам старины и сравнительным данным из быта дикарей, то явлением, характерным для первых известных нам союзов, т. е. родовых (гентильных, кланов), мы должны отметить то, что они не знают частной собственности, а живут в первобытном коммунизме. Что это означает? Это означает, что союз, общество из [первобытных людей] объединено и держится в этом единстве в интересах совместной добычи средств существования, совместного «присвоения природы». Хотя в этом объединении и играет важнейшую роль кровное родство, инстинкт продолжения рода, но решающее значение безусловно имеет этот инстинкт в смысле воспроизводства потомства, но в смысле содержаний себя и, главным образом, потомства, а вместе с тем и своего рода.

В этом родовом союзе существует известный, хотя и слабо организованный план хозяйства, имеется и своего рода разделение труда, но нет права в современном смысле слова. Правда, создается понятие присвоения, но только присвоений результата своего или своего союза труда. Итак, собственный труд — основа первоначального присвоения. В своих взаимоотношениях родичи руководствуются нравами (норовами) обычаями[8]. Но эти обычаи, в сущности, только технически приемы, подсказываемые опытом и инстинктом. А инстинкт Раценгофер определяет как психологическую способность человека (als psychologiche Anlage im Menschen) на основах опытов (переживаний) прошлых поколений. Мы первобытного человека знаем именно только в таком тесном, хотя и более или менее широком общежитии. Нет закона, нет прав в современном смысле, а существует весьма прочное и тесное общество, которое нормируется как будто только законам природы.

Нет сомнения, что между обществом этого рода и обществом современным лежит целая пропасть. Проф. Теннис (Тönnies — «Gemeinschaft und Gesellschaft» — «Общность и общество») этого рода объединения, представляющиеся нам «как реальная и органическая жизнь», называет общностью, общиной (Gemeinschaft) в отличие от «общества как идейного и механического соединения». Маркс и Энгельс, и с полным /73/ правом, этого различия не делают и подводят под слово общество также и род, и семью, ибо для них ясно, что и здесь основой являются производственные отношения. Основная разница между этим первобытным древним и современным буржуазным обществом в том, что первое является самодовлеющей трудовой и потребительной ячейкой или единицей, основанной на природных взаимных связях, тогда как в современном обществе организация труда и потребления (путем товарообмена) обособляется от этих первобытных организаций и природных связей. «Чем менее развит труд, тем более общественный строй определяется родовыми союзами: но это старое общество, основанное на родовых связях, взрывается вследствие столкновения с вновь развившимися классами, и их место занимают союзы территориальные (Ortsverbände)[9], т. е. общество, в котором над семейным союзом целиком властвует собственность»[10] (Зиммель «Философия денег»).

Из первоначальных способов производства: неоседлого или кочевого земледелия, кочевого скотоводства, охоты, рыбной ловли и изготовления средств этих производств, лишь последнее (т. е. изготовление орудий труда), и затем кочевое скотоводство дают накопление и вообще образование запасов (в последнем случае, так сказать, передвижной, «ходячий» запас). Запас означает известный излишек и создает почву для первобытного обмена. Обмен этот происходит сначала не индивидуально, а между союзами («международно»), или в виде взаимного дарения, или в виде «безвозмездного» присвоения, т. е. путем грабежа, войны, дани.

Но эти излишки пока были незначительны. Маркс указывает, что первым условием всякой эксплуатации человека человеком, т. е. всякого присвоения чужого труда, в известной мере даже и путем грабежа, является возможность такого присвоения, т. е. возможность известного прибавочного труда и продукта: «Если рабочий все имеющееся в его распоряжении время вынужден затрачивать на производство необходимых жизненных средств для себя и своей семьи, то у него, конечно, не останется времени для безвозмездного труда в пользу третьих лиц. Таким образом, пока производительность труда не /74/ достигла определенного уровня, в распоряжении рабочего нет времени для безвозмездного труда, а пока у него нет такого времени, невозможен прибавочный труд, невозможны, следовательно, и капиталисты; но в таких условиях невозможны также рабовладельцы, феодальные бароны, одним словом — какой бы то ни было класс крупных собственников»[11].

Такое состояние создается, впервые как обычное явление, при оседлом земледелии, т. е. земледелии с севооборотом и постоянными жилищами. Простое, но гениальное изобретение, — заостренную палку (по-славянски «соха» означает именно такую палку), или деревянную кирку, мотыгу, которой кочевой земледелец (вернее, земледелица) копал ямки или вскапывал почву для «посева», использовал для проведения длинной ямки (т. е. борозды) с применением животной силы, — создало современное земледелие. Coxa-плуг и разрушила первобытный коммунизм и создала сначала «заимочную», а затем собственную пахоту, ибо coxa-плуг не только создала подворную систему, т. е. возможность обрабатывать известное количество земли силами семьи — двора, но и устранила непременную необходимость иметь общие поля, кроме лишь общих пастбищ и лесов и известных взаимных «помочей» на время страдной поры. Так образуется владение на все более и более продолжительное время, сперва на один урожай, т. е. год, затем на два года — двухпольная система, на 3 года — трехпольная и т. д.[12], прекращая со временем совсем переделы и создавая мелкую частную собственность на землю и современную семью. Так, еще Аристотель говорил: «Собственность есть часть семейной организации... а часть есть не только часть чего-либо другого, но она и немыслима вообще без этого другого».

До появления сохи-плуга о серьезном земледелии говорить не приходится (я говорю об умеренном климате Европы), а coxa-плуг, создавая оседлое земледелие, создала частную собственность и подорвала первобытный коммунизм[13], оставляя в силе пока в некотором роде состояние полукоммунизма.

«Свободная собственность крестьян, ведущих самостоятельно свое хозяйство, есть очевидно самая нормальная форма земельной собственности для мелкого производства, то есть для такого способа производства, в котором обладание землей есть условие принадлежности работнику продукта его труда... Собственность на землю так же необходима для полного развития этого способа производства, как собственность на инструмент для свободного развития ремесленного производства»[14].

Эту частную собственность должен дополнить запас сырья (общественные пастбища и лес) и домашний промысел; это и есть то состояние, которое я назвал полукоммунизмом.

Мы все еще пребываем в обществе, в котором нет эксплуатации человека человеком. Но это был лишь первый фазис в развитии частной собственности, переход от первобытного коммунизма к частной собственности на собственные средства производства, с сохранением известной доли коммунизма.

Эта система мелкой частной собственности на землю блестяще оправдала себя как в лучшие времена древности, до перехода к преобладающему рабовладельческому земледелию, особенно в Риме, так и в центральной Европе до перехода к крепостному состоянию да, пожалуй, в известной степени и в России. Выделение в отдельный двор семьи со своей долей скота и рабов, если таковые имеются, положило основу новым общественным отношениям. Как новый способ производства на девственной неистощенной почве это был грандиозный технический прогресс, и все летописи нам сообщают о благосостоянии крестьянина этой эпохи, имеющего излишки, запасы и ведущего «жизнь разгульную».

Впервые появились значительные количества прибавочного продукта, а вслед за тем явился и претендент на весь этот прибавочный труд. Появился феодал. Был ли это вооруженный воин из своей же общины, ее предводитель с дружиной, или чужой завоеватель с чужой дружиной, или пожалованный «государем» барин или, наконец, класс жрецов, церковь и т. д. (все эти виды возникновения феодала идут параллельно), это была сила, власть, «завладевшая» землей (владеть — означало в старину собирать «дань», подданный — это находящийся под данью, ср. М. Н. Покровского «Русская история» и «Ист. русской культуры»). Он [феодал] «завладел» сразу общественными землями крестьян, правильнее, владел пока совместно, но он ничего не изменил в самом способе обработки земли. Как в древнем Риме, так и в Европе вообще /76/ крупный землевладелец, по общему правилу, сначала ни лично, ни через рабочих сам земледелием не занимается, а только «владеет» землей, получает дань, т. е. весь прибавочный продукт или определенную часть его (напр., «десятину»). Производственные отношения оставались сначала прежними, изменился и притом насильно изменился лишь способ присвоения части продукта. Погибли со временем род (gens), клан, т. е. их общественные функции, а также и общественная собственность на пастбища и леса. Погибли остатки коммунизма[15] и вместе с тем всякая возможность благосостояния крестьянина, ибо не было где пасти скот и все «излишки» продукта пришлось сдавать феодалу. Его [крестьянина] прикрепили окончательно к земле и, чтобы он «не утек», приписали. И даже тот, кто еще остался свободен, был экономически вынужден «добровольно» приписаться. Низшей экономической ячейкой осталась семья, двор. Первоначальный вид присвоения прибавочного продукта этой семьи — натуральная земельная рента. «Только та форма, в которой этот прибавочный труд выжимается из непосредственного производителя, из рабочего, отличает экономические формации общества, например общество, основанное на рабстве, от общества наемного труда»[16].

Новые «общественные отношения» уже подходили близко к крепостному состоянию. Феодал, заинтересованный в величине дани (обыкновенно неопределенной), принимал строгие меры к устранению прогулов своих крестьян на охоту или рыбную ловлю, запрещал варить пиво и т. д., превращая и охоту, и рыбную ловлю, и пивоварение в свою привилегию. Мы знаем, что в древнем Риме крупная собственность вскоре приняла характер рабовладельческих латифундий, а в средневековой Европе — крепостнического хозяйства. Но что это означает? Только то, что эксплуатация человека человеком весьма пагубно отразилась на хозяйстве. По общему свидетельству, крестьянство стало беднеть, с одной стороны, а бунтовать — с другой. Отбирание, во все более и более широких размерах, общих пастбищ и леса, совсем подорвало крестьянское скотоводство и возможность удобрения земли, в конце концов истощающейся. А с другой стороны, крестьянские восстания приняли перманентный характер или, как умеренный историк германской реформации Бецольд говорит: «Крестьянство /77/ находилось в состоянии постоянной общественной (читай: гражданской) войны». Длившаяся несколько столетий великая крестьянская революция (крестьянские войны с XIV до XVI ст.) всюду, за исключением лишь Швеции (где победило крестьянство), борьбу разрешила в пользу рыцарей и дворянства. Так укрепилось безусловное крепостное состояние.

Но самый способ эксплуатации и после этого мало изменился: появился лишь новый фактор — управитель, приказчик (Meier, villacus, bailif), обыкновенно сам из крепостных или рабов. Сам производитель превратился в вещь, простую принадлежность земли. Такова была трагедия закрепощения человека. Давно, казалось, он совершил свой первый процесс дифференциации, выделения из природы[17], в первобытном коммунизме. В результате его «грехопадения» в частную собственность на землю, он оказался во власти земли и только часть человечества осталась в роли свободных людей, господствующего класса землевладельцев. Образовались троякие общественные отношения: производственные отношения между крестьянами, отношения присвоения и власти между крестьянами и владельцами и отношения между самими владельцами.

Но это была только переходная стадия. Труд раба и труд крепостного крестьянина сам по себе был мало производителен, и мы, сверх того, уже видели, что крестьянин, лишившись пастбища и леса, вообще не мог заниматься скотоводством, а его скот вдобавок перекочевал в руки феодала (некоторые это слово производят от слова fiu — скот, как и боярин[18] — владелец скота), который захватил его скот и пастбища. Так образовалось более или менее крупное скотоводство как первая форма крупного производства, а вместе с нею и новая форма ренты, барщина, трудовая рента. Крепостные крестьяне «прибавочный» труд выполняли на земле «феодала», «боярина» (владельца скота), а «необходимый» — у себя на дворовой земле. Безмерная, грабительская эксплуатация привела к беспрерывным восстаниям и революциям.

/78/ Завершился второй фазис развития способа присвоения, феодальная земельная собственность как основа всего феодального общества.

Но рядом с этим процессом идет процесс обмена сначала излишка натурального продукта, затем частичный денежный и, наконец, денежный товарообмен, как общее правило. Этот обмен, появление денег, а вскоре и торгового капитала разлагает устои и крестьянского хозяйства, и феодализма. Совсем новое влияние приобретают города, происходит великое общественное разделение труда на деревню и город. Город привлекает из деревни к себе всю обрабатывающую промышленность, но и он беглых крестьян, ищущих и находящих здесь свободу, снова прикрепляет в цехи и гильдии, а затем мануфактуры, по схеме напоминающей крепостную. Только развитие денежного хозяйства на этом не останавливается, и мы в результате переживаем величайшие в истории сотрясения, известные под названием буржуазных революций[19].

В результате этих изменений мы получаем новое, так называемое буржуазное общество. Все отношения здесь основываются на свободном договоре свободного владельца земли и прочих средств производства с освобожденным лично, и свободным от земли и всех средств производства производителем, рабочим как наемным рабочим. Феодальная собственность превращается в капиталистическую, трудовая и натуральная рента — в денежную. Владелец капитала получает прибыль, т. е. прибавочный продукт, поскольку таковой у него не отнимает землевладелец. А вся громадная масса рабочих-производителей ограничивается, по-прежнему, продуктом необходимого труда, только на этот раз в денежной форме. Он превращается в наемного рабочего. И эта система принесла не свободу рабочему. Образовался новый свободный класс капиталистов, но рабочий снова подпал под власть орудия производства — в мануфактуре, а затем машины — на фабрике. Если прежде им «владела» земля и ее владелец, то ныне он стал «подданным» фабрики и олицетворенного капитала, класса капиталистов.

Это третий и последний фазис развития частной собственности, капиталистической собственности не только на землю, но и на все средства производства.

Мы, прежде всего, отмечаем, что в первом и втором фазисе /79/ развития частной собственности перевес производственных отношений и отношений, так сказать естественного обмена веществ для всякого очевиден. Осложняется этот вопрос чрезвычайно в третьем фазисе, когда товарообмен принял исключительную форму общественного обмена веществ и когда на товарном рынке стал властвовать товар, «единственное качество которого есть его количество», т. е. деньги (Зиммель). А в трудовых отношениях властвовала иллюзия над фактом. Первые зачатки преобладания иллюзии над фактами появились уже в крепостную эпоху. Рим, как известно, погиб на труде рабов, т. е. на открытой и откровенной форме беспощадной эксплуатации, тогда как крепостная зависимость оставляла фикцию, иллюзию, основанную на традициях о самостоятельности крепостного крестьянина, о его неразрывной связи со «своей» землей[20]. А когда этот разрыв совершился, подоспела новая форма эксплуатации, еще более хитроумная.

«Жизнь осложняется», такова общая характеристика века капитализма. Осложняющаяся жизнь должна привести к буржуазной революции, такова была, напр., квинтэссенция легального марксизма, марксизма для попавших в ряды первых марксистов чисто буржуазных идеологов (см. напр., Струве). И крупнейшую роль у них играла как раз юридическая и политическая надстройка, которая, по их тогдашнему мнению, не могла приспособиться к этой осложняющейся жизни, в чем теперь они давно разуверились. И тот факт несомненен, что вся эта система банков и прочих коммерческих институтов, их юридическая и политическая структура (торговые, вексельные и всякие иные нравы, дипломатические, консульские и проч. отношения) действительно составляют нарост над самыми естественными и простыми отношениями людей, их совершенно затемняющий.

Октябрьская революция вносит крупные изменения в эти отношения. Она, применяя свою реальную силу, прежде всего опрокидывает власть буржуазии и ее способ присвоения, отменяя частную собственность на средства производства или, вернее, чужого производства. Но если уже и эта разрушительная работа является процессом длительным, то процесс переустройства нового производства, да еще в условиях военной разрухи, является весьма продолжительной работой. Перед нами период переходного времени, в котором мы, учитывая /80/ имеющийся социальный материал, должны сознательно применять добытые или еще только добываемые законы развития капиталистического общества, в целях изменения наших общественных отношений. И эта работа должна дать синтез первобытного коммунизма и всего последовавшего развития частной собственности в научном коммунизме[21]. Естественно, что эта переходная эпоха также является эпохой господства класса, только класса порабощенного до сих пор большинства. Но она все отношения ставит на ноги, делает их всем: понятными и очевидными. Она вместо прежнего искусственного осложнения вносит естественное упрощение. Но имея свою форму государства, советский строй, она имеет и свой собственный характерный общественный строй, а равно и свое пролетарское, советское право.

Дело осложняется особенно для России, где громадное большинство населения еще не принадлежит к чисто буржуазному обществу, пролетариям и капиталистам, а к крестьянству, лишь слабо вовлеченному в зависимость от капитала[22]. Мы сейчас делаем даже шаг назад или, вернее, исправляем нашу линию, которая выдвинулась слишком вперед в условиях беспрерывного внешнего фронта. Если мы, таким образом, с отменой частной собственности на средства производства, далеко не совсем наладили новое производство, то еще в большей степени мы отстаем в налаживании обобществленных производственных отношений. Мы фактически вводим вновь, вернее — легализируем, частный товарообмен, а вместе с тем, должны считаться еще продолжительное время не только во внешних, но и во внутренних отношениях с ожидающимся вновь осложнением жизни. Наша задача — избегнуть искусственные, ненужные в нашем обществе наросты, ибо наша сила должна заключаться в искренности и откровенности, а не в свойственных буржуазному обществу лицемерии и неискренности. /81/ Мы победили класс землевладельцев и [класс] крупной буржуазии, наша задача — не допускать ни того, ни другого в каком бы то ни было новом виде к господству.

Таков последний фазис частной собственности на средства производства, а именно ее отмены или, вернее, постепенного искоренения. Его длительность зависит от степени развития капитализма и обратно пропорциональна высоте этого развития. Мы видим в этом изложении вполне конкретное исторически меняющееся содержание тех общественных отношений, которые являются содержанием права, как мы его понимаем. Ничего подобного нам не дает буржуазная наука своими абстракциями и обобщениями. Даже такой узко-буржуазный ученый, как Вундт, отвергает подобную науку, которая «в математические круги объединяет все без исключения взаимоотношения людей, безразлично, по поводу ли производства, потребления или просто карточной игры и т. д.». «У Зиммеля получаются пустые (reine) схемы, не дающие ни определений (дефиниций) определенного результата, ни каких-либо выводов на счет действительности, в прямую противоположность к геометрии, привлеченной им здесь для сравнения» (Wundt «Die Gesellschaft», I, 37).

Нам здесь важно было только дать определение общества и общественных отношений, пригодное для нашего определения права, и показать исторически примерное конкретное содержание этих общественных отношений. Как эти общественные отношения выражаются в форме юридических отношений и далее принимают форму юридических институтов, о том речь будет впереди. Но здесь мне хотелось бы только подчеркнуть, что первичными являются всегда отношения производства и обмена; отношения же присвоения, т. е. юридические или правовые, а равно и нравственные, которых мы здесь пока не касаемся, являются лишь отношениями производными, что, однако, не мешает им играть, при известных условиях, в известные исторические фазисы, роль преобладающую.

Для буржуазного юриста такие рассуждения непонятны, ибо он всюду имеет перед собой лишь всякого рода фетиши, с одной стороны, и абстрактные обобщения, с другой. Он мечтает о вечном, неизменном типе явлений, когда он говорит о юридическом институте, а мы и в юридическом институте видим только исторически меняющийся тип формы социальных отношений.

Примечания

• 1. Теория общественного договора (contrat social) – теория, согласно которой общество, а также государство возникли в результате добровольного соглашения людей. Эта теория встречалась уже у античных мыслителей и получила наиболее широкое распространение и развитие среди буржуазных идеологов в XVII – XVIII веках, т. е. в период борьбы буржуазии против феодализма в Западной Европе (Гуго Гроций, Томас Гоббс, Джон Локк, Жан-Жак Руссо и др.). В научном отношении теория социального договора несостоятельна. Возникновение и развитие человеческого общества – это естественно-исторический процесс, который происходит независимо от воли и сознания людей. Государство возникает в результате разделения общества на антагонистические классы, как организация классового господства. С исчезновением классового общества оно неизбежно отмирает
• 2. Интересно отметить, что сам основатель науки социологии Огюст Конт понимает ее не как науку об обществе, но как «науку о человеке как члене общества».
• 3. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 6, стр. 441.
• 4. Там же, стр. 442.
• 5. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 27, стр. 402.
• 6. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 133.
• 7. Зиммель, напр., пишет: «Взаимоотношения людей, вытекающие из самых разнообразных импульсов (побуждений) по поводу самых различных объектов и из-за самых различных целей, в своей совокупности составляют общество в самом определенном смысле (sensu strictissimo) как форму человеческого существования в различие от другого значения понятия, по которому общество заключается в совокупности индивидов, состоящих во взаимных отношениях, взятых вместе со всем содержанием и со всеми интересами, созидающими эти отношения». Смотри, напротив, мнение другого чисто буржуазного писателя: «Общество как таковое не может не только мыслить, чувствовать, желать, оно не может и действовать, ибо оно не имеет собственного тела рядом с телесами входящих в его состав индивидов. Даже какое бы то ни было выражение общей мысли может последовать только индивидуально. (Р. Шуберт-Зольдерн. Цит. у Wilhelm Bauer «Die öffentliche Meinung und ihre geschichtliche Grundlage». 1914) А у третьего буржуазного юриста мы читаем: «Первоначальным типом общности людей является общество, в котором существуют обязанности, не получившие санкции ни от какого начальства». (Dr. G. del Vecchio «Die Idee einer vergleichenden universellen Rechtswissenschaft»).
• 8. «На первобытной (primitiver) ступени развития право и обычай (вернее «нрав» — Sitte) вообще совпадают» (проф. Ахелис).
• 9. «Община (Gemeinschaft) не знает индивида как такового, но только отдельных членов, действующих каждый за и через целое (für und durch das Ganze wirkend). (Prof. Mücke «Hörde und Familie». 1895, Stuttgart).
• 10. Значение территориального принципа в образовании государства подчеркивает уже Ф. Энгельс. (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 117, 129, 170).
• 11. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 520.
• 12. Римское право так и различает годичное пользование (annuum), двухгодичное (biennium). Это последнее долгое время было обычным земельным договором. Салический закон (франкского периода) знал охрану пользования только в течение одного урожая.
• 13. Первобытнообщинный строй. Ред.
• 14. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25, ч. II, стр. 371-372.
• 15. Первобытнообщинного строя. Ред.
• 16. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 229.
• 17. «Самое знаменательное (Das Bedeutungsvolle) в сотворении животных и людей это выделение (дифференциация) индивида (des Einzelnen) из его связи с безжизненной материальной вселенной (Universum) в движимого индивида» (Ratzenhofer «Die soziologische Erkenntniss». 1898).
• 18. «Скотный двор («фольварк», Meierei) это единственный регулярный способ производства владельца вотчины». (Lamprecht «Deutsche Geschichte». II).
• 19. Коренная причина буржуазной революции заключалась в развитии капиталистического способа производства. Ред.
• 20. См. известные слова крепостного крестьянина: «Мы ваши, но земля наша».
• 21. О синтезе здесь говорится в философском смысле слова как о высшей ступени в развитии явления (в данном случае — общества), объединяющем в себе, как в высшем единстве, прогрессивные элементы прежних ступеней развития. Коммунизм, отвергая частную собственность, утверждает общую собственность, но не в первобытной, а в высшей форме, отвечающей высокому уровню развития производства. Ред.
• 22. К. Маркс в III томе «Капитала» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 25 ч. II, стр. 163 и далее) капитализм в земледелии определяет как зависимость земли от капитала. После национализации капитала эта зависимость не только продолжается, но еще осложняется (однако, одновременно и упрощается) вовлечением крестьянина в общий хозяйственный план рабоче-крестьянского государства.