Что такое право? [Редактировать]

/55/ Великая французская революция[1] начала, как известно, с торжественного провозглашения «Декларации прав человека и гражданина». На деле это общечеловеческое право великой французской революции оказалось лишь классовым правом гражданина, кодексом буржуазии (Code civil). И в самом деле, этот кодекс великого контрреволюционера Наполеона является сжатой формулой всей сути великой и, прибавим, всякой иной буржуазной революции. Это настольная книга и, если хотите, даже библия класса буржуазии, ибо она содержит в себе обоснование самого естества буржуазии, ее священного права собственности. Таким образом, это ее действительно естественное, прирожденное («наследственное») право, так и провозглашенное естественным правом в Декларации прав человека и гражданина. Ибо как в феодальном строе барон человеком считал лишь барона, так и в буржуазном мире человеком, в истинном смысле слова, признается только буржуа[2], т. е. человек с цензом, с частной собственностью. Размеры этого ценза, этой частной собственности, определяющие удельный вес каждого гражданина в данном буржуазном обществе, меняются с ростом капитализма. А отрицание этого ценза — не что иное, как «социальная революция».

Но если буржуа на свое гражданское право смотрит как на прирожденное и охотно окружает его ореолом священства, то феодал клянется, что естественным правом является только его феодальное, или, выражаясь популярнее, «кулачное» право. Священная собственность его является действительно прирожденным, ибо «родовым» правом. И он охотно ссылается /56/ как на свое евангелие на вышедшее из той же мастерской римского права, но только дореволюционное, «Прусское Земское Право»[3].

Если мы, однако, делаем еще шаг назад, примерно к XV —XVI столетиям, к эпохе великих крестьянских революций в Европе («крестьянских войн»), то мы видим, что крестьяне отнюдь не были в восторге от нарождающегося и укрепляющегося, хотя и освященного церковью, феодального права и подняли восстание во имя своих «особых прав и священных обычаев». Они возненавидели не только само это новое право, но и его глашатаев, тогдашних докторов прав священного римского права, на которое в одинаковой степени ссылается и «Code civil» и прусский «ландрехт». Мы еще в дальнейшем увидим, как жестоко они поступали с этими творцами права, которых они величали «живодерами» и «разбойниками». И лишь через трупы восставших крестьян окончательно укрепилось феодальное право собственности, это римское право в феодальном истолковании или феодальное право в римском изложении, слабое отражение которого мы находим еще и в упоминавшемся «ландрехте» германского буржуазно-помещичьего строя.

Значит, три класса — три рода священного естественного права. А когда германские социалисты не так давно еще восторженно пели «Вперед, кто чтит право и истину» (Wohlan wer Recht und Wahrheit achtet), то они, наверное, не думали ни о том, ни о другом, ни о третьем, а о своем особом праве. И, наконец, когда мы в ноябре 1917 года свергли буржуазный строй, то мы буквально сожгли все законы прошлого мира, признали все права прошлого времени принципиально отмененными, а все-таки и после этого говорим о праве, о советском праве, о пролетарском правосознании и т. п.

Невольно спросишь: что такое, в самом деле, это столь разновидное понятие «право»?

Но если и нет другого слова, так часто произносимого, как слово «право», то все-таки ответа на наш вопрос о его существе мы не так легко добьемся. Обыватель нас просто отошлет к толстым книгам сводов законов или к особому сословию юристов. И в самом деле, целое «сословие» юристов веками ведает /57/ эту область. Само производство права приняло чистую форму крупного (фабричного) производства, для его применения и истолкования созданы настоящие храмы, где священнодействия жрецов этого права протекают по всем методам крупного производства. А за всем этим область права остается таинством, чем-то непонятным для обыкновенного смертного, несмотря на то что он все это обязан знать и что этим правом регулируются самые обыденные взаимоотношения людей.

Юрист вас спросит, в ответ на ваш общий вопрос, каким, собственно, правом вы интересуетесь: гражданским, уголовным или иным? И, как доктор по рецепту, вам, может быть, отпустит вашу долю правды и справедливости, хотя и без всякого ручательства. Но как и доктор вам не объяснит содержания своего рецепта, так и юрист вам не даст общего пояснения права.

Вы обращаетесь к ученому правоведу. Он вас прежде всего спросит, о каком, собственно, праве вы спрашиваете: о праве ли в объективном или субъективном смысле, и вам, пожалуй, скажет, что первое, т.е. «право в объективном смысле, это — совокупность всех социальных норм известного разряда», т. е. правовых норм, а право в субъективном смысле — «создающиеся этими нормами для каждого субъекта свободы действия, возможности осуществления своих интересов». Вы остаетесь в недоумении, ибо вы не получили никакого ответа по существу на вопрос, что такое право, а вам сказали только, что это таинственное понятие имеет две стороны: субъективную и объективную.

Вы обращаетесь к другому ученому, и тот вам перечислит целый ряд признаков права по его содержанию, но он вас тут же и предупредит, что ни одно из этих определений не выдерживает критики, ибо «мысленно мы можем представить себе правовые порядки, построенные на прямо противоположных началах, и тем не менее каждый из них (т. е. правовых порядков) будет основываться на праве». Но для успокоения он прибавит: «впрочем, дело не в том, какое поведение требуется нормами права, а как требуется поведение, указываемое в нормах права» (Шершеневич).

Я откладываю в сторону уйму общих и специальных буржуазных ученых работ по вопросам права и обращаюсь к общедоступной настольной книге по всяким вопросам. В «Большой энциклопедии» я читаю:

«Право. Вопрос о существе права принадлежит к числу наиболее трудных и до сих пор нерешенных проблем. До настоящего времени в общем учении о праве /58/ оспаривают друг у друга исключительное господство значительное число существенно друг от друга отличных теорий».

Значит, о том же самом праве, которое веками «правит» человечеством, во имя которого происходили смуты, восстания, революции, по сие время остаются в силе слова Канта: «Юристы все еще ищут определения для своего понятия права». Но юристы, и, прибавим, не только юристы, тщетно ищут определения вечной категории права. И мы увидим еще в дальнейшем, почему они не могли и даже не желали (т. e., может быть, несознательно, но все-таки не желали) найти и дать действительно научное определение понятия права.

Когда перед нами, в коллегии Наркомюста, при редактировании руководящих начал по уголовному праву РСФСР (см. Собр. уз. 1919 г., № 66, ст. 590) предстала необходимость формулировать свое, так сказать, «советское» понимание права, мы остановились на следующей формуле:

«Право — это система (или порядок) общественных отношений, соответствующая интересам господствующего класса и охраняемая организованной силой его (т. е. этого класса)».

Возможна, конечно, более совершенная формулировка понятия права. Необходимо более подчеркнуть слова «система или порядок» или заменить их иным словом, более ярко отмечающим сознательное участие человека в установлении этой «системы или порядка». В последнее время я вместо «система» и т. д. поставил слова «форма организации общественных отношений, т. е. отношений производства и обмена»[4]. Может быть, следовало бы более подчеркнуть и то, что интерес господствующего класса является основным содержанием, основной характеристикой всякого права. Возможна, наконец, и еще формулировка, что право есть «система или порядок норм, фиксирующих и охраняющих от нарушения означенную выше систему общественных отношений» и т. д. Мы этот последний взгляд на право с несколько иной точки зрения оспариваем и разбор его дадим в дальнейшем, но все-таки он основывается на верной, а именно классовой точке зрения. В общем и целом я считаю и ныне вполне приемлемой формулу Наркомюста, ибо она содержит те главные признаки, какие входят в понятие всякого права вообще и не только советского. Самое основное ее достоинство в том, что она впервые ставит на твердую научную почву вопрос о праве вообще: она отказывается /59/ от чисто формальной точки зрения на право, видит в нем не вечную категорию, но меняющееся в борьбе классов социальное явление. Она отказывается от попыток буржуазной науки примирить непримиримое, а напротив, находит мерку, применимую к самым непримиримым видам права, ибо она стоит на революционно-диалектической точке зрения классовой борьбы и классовых противоречий.

За исключением признака классового интереса, и буржуазные теоретики неоднократно близко подходили к каждому отдельному из наших признаков права. Но они «понюхали, понюхали и пошли прочь». И вся юриспруденция, это «знание божественных и человеческих дел, наука права и справедливости»[5], не исключая ни ее социологического, ни, тем паче, социалистического направления, по сие время вертится в каких-то убогих формулах и сама то и дело переживает сомнения, есть ли она вообще наука. Ответим прямо: нет, до сих пор она не была и не могла быть наукой; она может сделаться наукой, лишь став на классовую точку зрения, на точку зрения рабочего или хотя бы враждебного ему класса, но классовую. Может ли она это? Нет, она не может. Ибо, внеся революционную (классовую) точку зрения в понятие права, она «оправдала» бы, сделала бы законной и пролетарскую революцию. Только теперь, после победы пролетариата, и буржуазные юристы начинают робко говорить о том, что каждый класс имеет свое право[6]. Но их убедила не теория, а победа революции на деле.

Поэтому и в тех случаях, когда находились среди юристов социалисты, признающие на словах принцип классовой борьбы, они почти поголовно стояли на точке зрения оппортунизма и были и остались ярыми противниками революционного понимания классовой борьбы, т. е. они относились к тому течению, которое теперь под марксистской маской на каждом шагу предает революцию. И то, что Энгельс (вместе с Каутским) писал в 1887 г. (в «Neue Zeit» № 49) в редакционной статье против буржуазного «юридического социализма», целиком относится и к ним[7]. В нынешнем понимании права нет места /60/ революции, и как германские революционные крестьяне гнали своих докторов прав, а испанцы проклинали своих «togados» (юристов)[8], так и пролетарской революции приходится быть на страже от своих «буржуазных юристов». И интересно отметить, что такое научное ничтожество, как германский проф. Штаммлер, сумевший создать себе имя своей буржуазной карикатурой на марксизм, видит главный, если не единственный недостаток Маркса в его «недостаточной юридической выучке» (Schulung). А между тем Маркс, прошедший хотя и старую римскую школу берлинского университета 30-х годов и не питавший никаких особых симпатий к этой науке[9] в ее тогдашнем виде, в письме от 23/XI–1871 г. (по адресу Больте), характеризовав борьбу за сокращение рабочего дня посредством закона как борьбу политическую, дает следующее тонкое определение понятия права, до сих пор не достигнутое юридической наукой:

«И, таким образом, из разрозненных экономических движений рабочих повсеместно вырастает политическое движение, т. е. движение класса, стремящегося провести свои интересы в общей форме, т. е. в форме, имеющей принудительную силу для всего общества»[10].

Вы видите, что тут в характеристике завоевания рабочего законодательства как части права, содержатся все принятые и нами выше признаки.

Но бросим хотя бы беглый взгляд на целые горы юридических «трудов», посвященных исканию «верного» определения понятия права. Хотя громадное большинство их и исходит из понятия юридического отношения, но право в объективном смысле они почти поголовно видят только в совокупности норм, т. е. своде законов, волевых велений, за исключением лишь тех маниаков в тогах (рясах) ученых (отсюда по-испански их и называли — togados), для которых настоящее право находится лишь в собственном сознании, интуиции, или где-то обретается в «натуральном» виде (натур-юстиция), а положительный закон изображает лишь одну иллюзию. Не еще древний римский юрист (Paulus) учил: «Non ex regula ius sumatur, sed exiure, quod est, regula fiat», значит, закон возникает /61/ из права, а не право из закона. А юрист-практик Зильцгеймер («Социологический метод в частном праве», Мюнхен) пишет:

«Правовой порядок вовсе не должен совпадать, да и не совпадает, с правовой действительностью во многих отношениях, ибо не все «действующее право» (читай — совокупность норм) действует и не все действующее право высказано (в законе)».

Как русский иверcкий адвокат поучает: «Которая статья гласит, а которая и не гласит»[11].

В самом деле, казалось бы, что с тех пор, как появилось социалистическое направление в науке о праве, уже хотя бы одно установилось твердо, что правом является, именно, система общественных отношений. Но это социологическое направление там, где оно договорилось до понятия общественных отношений и общественного порядка, столкнулось со столь же непонятным для него понятием общества или с красным призраком классовой борьбы и вновь оказалось в тупике[12].

Так, один из главарей «юридического социализма» среди /62/ буржуазных профессоров, умерший венский профессор Антон Менгер, писал:

«Всякий правопорядок — это великая система отношений власти, развившаяся внутри данного народа в течение исторического развития».

А если взять более нового автора, проф. Ергеса («Recht und Leben» в Zeitschrift für Rechtsphilosophie, 1919, VI, 13), то мы у него читаем:

«То, что дано в схваченном нами понятии права, это совместная жизнь и совместная деятельность людей (Zusammenleben und Zusammenwirken), направленные на обеспечение благ, необходимых для удовлетворения их потребностей. Мы это называем общественной жизнью... Таким образом право является порядком общественной жизни (проявления общественной жизни)».

Но тот же Егерс несколькими строками ниже опять возвращается к «праву, как системе норм, т. е. направляющих линий или мотиваций для общественных проявлений жизни».

Мы пока оставляем в стороне вопрос об обществе, общественных отношениях[13] и их системе, на которых нам придется остановиться подробнее, и ограничиваемся лишь указанием на то, что и буржуазная наука, пока только робко, дошла до того понимания, казалось бы само собой разумеющегося, что право есть известный порядок, т. е. система общественных отношений или взаимоотношений людей, а не только те или другие статьи, трактующие об этих взаимоотношениях, или тот или иной определенный формально правовой институт.

Но при отсутствии классовой точки зрения у них по-прежнему получаются пустые формулы. Берем, напр., «право-свободу» Е. Трубецкого:

«Право есть совокупность норм, с одной стороны представляющих, а с другой — ограничивающих внешнюю свободу лиц в их взаимоотношениях».

Или право – «защищенный интерес» Коркунова:

«Право установляет разграничение людских интересов... и, следовательно, отношение их (людей) только к людям».

Или, наконец, того же «марксиста навыворот» Штаммлера:

«Право — это по своему смыслу есть считающееся непоколебимым (unverletzbar geltende) принудительное регулирование совместного проживания (Zusammenleben) людей».

И субъект и объект исчез, получается формула без всякого содержания, и вы читаете целые библиотеки по поводу того, как отграничивать право нравственности или науку о праве от всех прочих наук, ибо она по очереди была тесно связана и с естествознанием, и с /63/ историко-филологическими науками, особенно с философией, и в последнее время с социологией. И если мы берем такого серьезного ученого, как основателя русской социологической школы юристов Муромцева[14], то его определение правового порядка, учитывающее и право в смысле порядка социальных отношений, и организованную и неорганизованную защиту этих отношений, понимая под организованной формой защиты именно форму юридическую или правовую, принимая и признак интереса, выдвигаемый Иерингом, ограничилось лишь пустой, бессодержательной формулой, ибо было чуждо классовому пониманию общественных отношений. Только классовое понимание права вносит необходимую определенность, без которой юриспруденция есть только простая техника словесности, «служанка» господствующего класса.

Второй признак права — это его охрана организованной властью господствующего класса (обыкновенно — государства), причем главная, если не единственная, цель этой власти, — охрана этого порядка, как соответствующего интересу или, вернее, обеспечивающего интерес того же господствующего класса. Казалось бы, что по вопросу о принуждении, как элементе права, должны были безусловно согласиться все, кто право видит в совокупности норм, т. е., в конце концов, законов, изданных или признанных именно этой властью.

Но и для того, чтобы выступить с этой откровенной теорией потребовался такой смелый ум, как [ум] германского профессора Иеринга. Он откровенно провозглашает силу, принуждение как безусловный признак права и в самом праве видит только защищенный интерес. Он, конечно, чувствовал, что он имеет дело с интересом господствующего класса и властью классовой, но он, по-видимому, в этом классовом элементе не отдавал себе полного отчета. Но на деле он безусловно стоит на страже интересов прусско-германского юнкерски-капиталистического класса, а когда он говорит об интересах, то он переходит в область телеологии, к суждениям о конечных целях и о бесконечных предпосылках, ибо «ни одна культурная нация не может обойтись без церкви» и «ни одна философия или наука вообще (напр., учение Дарвина) без предпосылки бога». Он говорит о «праве, как обеспечении жизненных условий общества путем принуждения», но какое общество он имеет в виду, — явствует лишь из его слов, когда он, напр., рисует перед своей аудиторией «необеспеченность права /64/ собственности» (читай имущих) по сравнению с «правами личности» (т. е. неимущих). Он там ограничивается одной фразой: «Я забыл бы, перед какой публикой я говорю, если бы стал тратить хотя бы одно лишнее слово по этому поводу». Итак, даже самый смелый и самый откровенный представитель буржуазной науки о праве, каким безусловно приходится признать Иеринга, не дошел, или не решился дойти, до открытого признания классового характера права и остался в том же тупике.

Эклектику удастся, собирая от разных авторов по перышку, подобрать все наше определение права и среди буржуазной юридической науки, но в таком сочетании эти отдельные признаки друг друга пожирают, ибо отрицают, и только в классово-революционной перспективе это определение становится жизненным и освобождается от всякой недоговоренности и всякого лицемерия.

Но скажут нам: отвечает ли наше определение действительности? Охватывает ли оно всю область права, как его представляют себе история и жизнь? Мы, конечно наше право не можем применять в обществе, не имеющем классов, но мы дальше увидим, что там и нет права в современном смысле, и только самое неразборчивое применение современной терминологии к античному обществу создает подобные «иллюзии». Это, однако, повторяет только общепринятое в буржуазной науке смешение понятий, находящее и капитал, и пролетариат и т. д. и в древнем мире. Но всюду, где в той или иной форме имеется деление человечества на классы и господство одного класса над другим, мы находим право или нечто, похожее на право. Мы же в своем исследовании ограничиваемся правом эпохи буржуазного и предшествовавшего ему феодального общества, как наиболее выраженными его образцами. Что же касается области, охватываемой правом, то наиболее опасным считается возражение на счет международного права. Но мы еще увидим, что международное право, поскольку оно вообще есть право, вполне должно соответствовать этому определению, и на это всем открыл глаза современный империализм, в особенности мировая война со всеми ее последствиями. Мы говорим о власти, организованной классом, не называя ее государством, чтобы охватить именно более широкую область права. Но, добавлю я, есть еще по-прежнему даже в среде лицемерной буржуазной науки много ученых, серьезно сомневающихся на счет места международного права в системе прав вообще.

/65/ Остается еще одно возражение: что это определение подходит якобы только к так называемому гражданскому или частному праву. Ясно, что наше определение действительно пытается поставить опять на ноги людей в их взаимоотношениях, признавая самым основным вопросом в праве отношение человека к человеку, тогда как мы в буржуазном обществе видим полное владычество мертвой нормы над живым человеком, где человек существует для права, а не последнее для первого. Что первичным является гражданское право, признал еще Гумплович, который пишет («Rechtsstaat und Sozialismus»):

«Это ясно и бесспорно, что акт, законодательства, объявляя его (т. е. частное право) обязательным, только отвел частному праву роль закона, но этим еще нисколько не исчерпан вопрос о происхождении самого частного права».

Значит, «частное право» (как порядок общественных отношений) существует раньше закона. По нашей конструкции, все остальные правовые институты созданы лишь в целях обеспечения этого основного права и поэтому имеют лишь вспомогательный характер, как бы ни показались они преобладающими над всеми прочими. А там, где государство переходит в роль субъекта «частного права», государство действует лишь как «Gesammtkapitalist» (слово Энгельса), т. е. олицетворенный капитал или представитель всего класса капиталистов.

Итак, вечное понятие права нами похоронено; оно похоронено на деле и буржуазной наукой. Одновременно гибнут и вечные и расплывчатые буржуазные понятия общечеловеческой правды и справедливости заменяемые у нас чисто классовыми понятиями. Но если мы говорим о праве и справедливости в классовом смысле, то мы, конечно, не имеем в виду того робкого дуализма, тех двух душ, которые борются в груди всякого честного филистера и которые так ярко проявляются у эпигонов революционных философских умов и их юридических попугаев «vom richtigen Rechte» (от понятия «должного» права), но чисто классовые революционные лозунги.

Кто усвоил себе образ мышления Маркса и Энгельса о капитале, деньгах и т. д., как об общественных отношениях, тот сразу поймет и наши слова о системе общественных отношений. Мы дальше еще увидим, что Маркс иногда право обозначал формальным осуществлением, «опосредствованием» общественных отношений. Труднее это будет для юриста, для которого право является чисто технической, искусственной надстройкой, как для него ни странно, властвующей над своей основой. Терминологии волевых теорий права маленькую дань /66/ отдал и К. Маркс. Ведь Маркс был воспитан на понятиях права 30-х годов, усматривающих в нем выражение «общей воли» («Volkswillen»)[15]. По той же причине такой выдающийся современный представитель исторического материализма, как М. Н. Покровский, в своей ценнейшей книге «Очерки истории русской культуры» (I, 181), пишет слова, как:

«А так как естественные нормы общественной жизни остаются неизвестны, то люди стремятся создать нормы искусственные[16], это есть то, что мы называем законом, правом. Искусственность эта растет по мере приближения к нашим временам, по мере того, как хозяйство становится сложнее, жизненные отношения “запутаннее”».

Мне скажут, что неюристу такие выражения простительны. Не в том дело. Тов. Покровский не исключение; он, как и все прочие неюристы, тут еще слишком юридически мыслит. И что тогда сказать про юристов? Но ко всем этим вопросам мы еще вернемся.

Кто понял, что институты собственности, наследства, купли-продажи. и т. д. не что иное, как правовые отношения, а стало быть и формы общественных взаимоотношений людей, тому откроются глаза и на те общественные отношения, которые кроются за всякой действительно правовой статьей закона. Он начнет мыслить революционно-диалектически и в правовых вопросах. И перед его глазами ясно вырисуется контрреволюционное право феодального мира в борьбе с общественным интересом когда-то революционной буржуазии, а также и контрреволюционное буржуазное право в борьбе с революционным классовым интересом[17] пролетариата. Если первая борьба кончилась компромиссом обоих борющихся классов, то здесь нет места компромиссу: «pollice verso», «кулаком в глаз и коленом на грудь!»

Примечания

• 1. Французская буржуазная революция в конце XVIII века. Ред.
• 2. «...Не человек как citoyen (гражданин. — П. Ст.), а человек как bourgeois (буржуа. — П. Ст.) считается собственно человеком и настоящим человеком» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 1, стр. 402).
• 3. Так представитель исторической школы Савиньи в 1840 г. говорит о «счастливой Германии, которую не постигло проклятие революции» и которая вследствие этого вместо проклинаемого Code civil, который в виде «болезни рака надвигается на Германию», осталась при своем «ландрехте», который «медленно, без революции создал нечто великолепное».
• 4. Ср. мой доклад: П. Стучка «Классовое государство и гражданское право», Москва, 1924.
• 5. Ульпиан определяет: «iurisprudentia est divinarum et humanarum notitia, aeque iusti scientia» (D. 1. 1. 10).
• 6. См. проф. Трайнина, в журнале «Право и Жизнь», № 1.
• 7. Эта статья после моего указания появилась в русском переводе в журнале «Под знаменем марксизма» за 1923 г. № 1. Прим. ред.: См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 495-516. О происхождении этой статьи Ф. Энгельса см. там же примечание 561 (стр. 642-643).
• 8. К. Маркс в своих письмах об испанской революции приводит изречение времен Филиппа V: «Все зло происходит от «togados» (юристов)». И у русского крестьянина есть пословица: «Не бойся закона, бойся законника». Во Франции из 745 депутатов — 300 адвокатов (см. prof. Dr. Heyck «Parlament oder Volksvertretung». Halle, 1908).
• 9. Известно его изречение «juristisch, also falsch» — «по-юридически значит – неверно».
• 10. К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные произведения в двух томах, т. II, М., 1952, стр. 447.
• 11. «Существуют и скрытые (latente) нормы» (Иеринг «Дух римского права», нем. изд., 29). См. дальше главу «Право и закон».
• 12. Близко около социальных отношений как содержания права вертится немало и буржуазных юристов. Так Кистяковский («Социальная наука и право») пишет: «При социально-научном исследовании права надо признать осуществление права основным моментом для познания его и поэтому исходить из рассмотрения права в его воплощении в правовых отношениях». Здесь автор еще придерживается «волевой» традиции, но свой анализ направляет уже не на волю, но на ее осуществление. Приведем еще и другие примеры из работ юристов так называемого социалистического направления. «Всякая правовая норма или, по крайней мере, всякий комплекс правовых отношений может быть созерцаем с юридической и социологической точки зрения. Основные правовые институты (Rechtsgebilde), как напр. семья, собственность, государственная власть, община, соответствуют общим социальным явлениям. Но характерно для права, что оно отделяется от социальной материи, т. е. от общественных фактов и отношений, внешней формой и порядком которых оно является. Этот процесс обособления (Verselbständigung) главным образом обусловливается увеличивающимся вместе с ростом цивилизации осложнением условий жизни, которое делает все более невозможным полное и постоянное согласование общего правила и отдельного случая. Правоведение как техника, это — самое совершенное выражение этой тенденции права к самостоятельности... Так возникает дуализм между правом и социальным содержанием (Substrat) права». (Max Huber. «Beiträge zur Kenntniss der soziologischen Grimdlage des Völkerrechts». Zeitschrift für Rechtsphilosophie. Band IV).
• 13. Юристы, вообще, говорят и здесь об отношениях людей прямо к вещам, напр. о так называемых вещных правах.
• 14. См. Муромцев «Определение и основание разделения права». М., 1879.
• 15. В первом издании это место вызвало недоразумения. Конечно, тут никакого «упрека» и никакого «обвинения в ереси» нет. Маркс пользовался терминологией самых передовых представителей науки. Ныне он, понятное дело, говорил бы несколько иным языком. Существо дела, как мы еще увидим, он и тогда уже определил верно и отчетливо.
• 16. «Еще древняя философия ставила себе проблему: является ли право продуктом природы или произведением искусства?» (Гумплович, I, 63).
• 17. Я подчеркиваю слова «право» и «интерес», чтобы обратить внимание на их противопоставление, а не смешение. Классовый интерес превращается в право лишь после победы класса и теряет это качество с уходом класса от власти.