Глава 1. Построение марксистской теории права [Редактировать]

1.

/7/ Переворот, произведенный Марксом во всем нашем понимании общественных явлений и в методах их исследования, был настолько велик, что не всегда должным образом оцениваются его истинные размеры и не всегда делаются необходимые выводы по отношению к отдельным, выдвинутым этим переворотом, задачам.

Это относится, в частности, к области методов построения самих наук, изучающих различные области общественно-исторической жизни. В значительной мере мы живем здесь наследием прошлого, пытаясь лишь вкладывать в разделенные по старой классификации общественные науки новое марксистское содержание. Так обстоит дело отчасти и с политической экономией, а в особенности с марксистской теорией права.

Между тем совершенно очевидно, что здесь нужны коренные изменения, перестройка как самой схемы подразделения области общественно-исторического познания, так и методов построения отдельных наук. Современная методология и классификация общественных наук развивалась вместе с развитием самого буржуазного общества. Зарождаясь зачастую из практических потребностей времени и в процессе эмпирического подхода к той или иной области, отдельные общественные науки не составляли в атомистическом буржуазном обществе единого научного целого. Они жили каждая своей обособленной жизнью, развивая свои различные пути и методы и образуя отдельные, замкнутые идеологические единства. Так было и с историей, и с политической экономией, и с правом: экономисты и юристы разговаривали на разных языках, не вполне понимая друг друга. Если же со стороны отдельных философов и историков (напр., Риккерт, Виндельбанд и др.) и делались попытки подойти к проблеме классификаций наук, то они ограничивались самым общим, не всегда выдерживающим критику и еще более усиливающим этот разрыв между отдельными отраслями общественного знания /8/ подразделением: на науки законоустанавливающие (номографические) и изобразительные (идиографические) и т. п.

Маркс внес в общественное сознание именно это, недостававшее буржуазной науке понимание единства общественного процесса. Для него каждая общественно-историческая категория, относится ли она к экономике, праву или др. области, «не может существовать иначе, как абстрактное, одностороннее отношение уже данного конкретного и живого целого... Субъект, т. е. общество, должно постоянно витать в нашем представлении как предпосылка»[1]. Между отдельными частями общественного целого Маркс, таким образом, устанавливает закономерную связь и диалектическую взаимозависимость, и изучение каждой отдельной области становится немыслимым без понимания общественной жизни в целом. В установлении этой взаимозависимости, в выделении в ней основных и производных элементов, в сущности, и заключается метод исторического материализма.

Но метод Маркса не представляет из себя простой совокупности внешних логических приемов, которые прилагаются им к распорядку элементов общественного бытия и могут быть, как послушный инструмент, использованы и для иных специальных надобностей. Диалектика понятий у Маркса является теоретическим отражением диалектики самого развивающегося бытия: взаимная связь понятий в схеме исторического материализма только отражает аналогичную взаимозависимость в самом общественном процессе. Вот почему отражающая в наиболее общей форме развитие и связь общественного целого марксистская социология есть не что иное, как общая методология общественного познания. Под приложением же методов марксистской социологии к познанию отдельных областей общественного бытия должно понимать теоретическое отображение развития этих областей, представленных как те или иные существенные стороны или формы единого общественного целого. Как говорит Гегель: «метод есть возведение целого, представленного в его чистой существенности»[2]. Разумеется, из этого общего метода рассмотрения, как мы его называем, или общей точки зрения на общественные явления, можно, путем отвлечения, выделить некоторые отдельные, /9/ наиболее общие и частые методологические приемы исследования, как напр., логический путь от абстрактного к конкретному, который должно проходить «возведение целого» и т. д.. Но, и применяя такого рода специальные методологические приемы в отдельных областях общественного познания, нельзя забывать, что самое их сознательное применение также отражает исторический процесс: мы все время имеем дело в понятиях развивающегося логического ряда с «абстрактными односторонними отношениями общественного целого».

Все вышесказанное с необходимостью приводит к следующим выводам — хотя в полном виде они нигде не были формулированы самим Марксом. Прежде всего, науки, изучающие общественную жизнь, должны составлять некоторое единство: не только взаимно гармонировать в своих выводах, но и объединяться некоторой единой теорией общественного познания. Такой методологической дисциплиной и является марксистская социология — сам Маркс, как известно, не употреблял этого термина, впоследствии использованного Лениным[3], — т. е. теория исторического материализма в ее наиболее полном, развитом виде, со всеми из нее вытекающими в отношении познания отдельных областей общественной жизни следствиями. Науки, изучающие эти отдельные области, эти «отростки» общественного бытия, могут быть только приложениями, вернее сказать, ответвлениями единой социальной теории. Затем, все конкретные науки об обществе необходимо должны быть историческими: развитие логических категорий в них должно происходить не дедуктивно-догматическим путем, но отображать односторонне подлинный исторический процесс, процесс развития общественного целого. Как говорил Маркс: «мы знаем только одну единственную науку, науку историю... Право точно так же не имеет своей особой истории, как религия». В-третьих, и что самое важное, отдельные конкретные общественно-исторические дисциплины не должны образовывать научные «системы», логически замкнутые единства. Все развивавшиеся вместе с развитием буржуазного общества и образующие такого рода логические системы науки должны быть подвергнуты критическому пересмотру, в смысле выявления общественного содержания их специфических категорий и связи этого последнего с развитием общественного целого. Маркс сам уже положил начало социологической — в отношении методов, и социалистической — в смысле обнаружения тенденций будущего, критике буржуазной политической экономии; задача /10/ его учеников — продвинуть это начинание и к другим специальным областям общественного знания — в частности, и к праву. Основная задача марксизма в области изучения права — дать широко развернутую социологическую и социалистическую критику буржуазной общей теории права, в соответствии с совершеннейшими образцами, оставленными нам Марксом в «Капитале». Критика как метод изучения идеологических областей, т. обр., означает у Маркса отнюдь не голое их отрицание, как это было, скажем, у Фейербаха или младогегельянцев, но является формой научно-философского преодоления идеологических категорий. Для этого рассматриваются как причины их исторического и неизбежного возникновения, так и исторические пределы их «общезначимости», общественного значения этих объективирующихся в общественном сознании категорий.

Но тут мы сталкиваемся с рядом затруднений, вызываемых идеологической формой права. Маркс стремился рассматривать общественно-исторический процесс как «естественно-исторический процесс», изучать общественную жизнь «с естественно-научной точностью». Общественная же наука в его время была, по выражению Энгельса, «всецело пропитана идеологией». Если он избрал для своей критики, а стало быть, и для выявления своего понимания общественного процесса буржуазную политическую экономию, то не только потому, что в ней находили наиболее полное историческое выражение реальные общественные отношения товарно-менового общества, но и потому, что выражавшая их политическая экономия, как позднее развившаяся и удовлетворившая уже потребностям научного анализа развитого буржуазного общества, была «гораздо менее пропитана идеологией»[4], чем какая-нибудь исторически ей предшествовавшая философия права. Классическая политическая экономия имела дело уже с экономическими категориями обмена и распределения и, стало быть, — и с непосредственно скрывавшимися за ними производственными отношениями капиталистического общества. Поэтому Маркс считал возможным свою критику политической экономии возвести на степень точной науки об этом капиталистическом обществе. Не только точной, но и, в известной мере, единственной социальной науки, изучающей общественный строй товарно-менового общества, поскольку Маркс стремился к единству общественного познания. Ряд моментов общественной жизни, до Маркса рассматривавшихся в юридическом освещении, стали у Маркса экономическими моментами, т. е., буквально, моментами общественного строя капиталистического производства. Право, государство, /11/ классовая борьба[5], все это должно было, согласно первоначальному плану «Капитала», получить освещение на его оставшихся незаконченными страницах.

Энгельс, вслед за Марксом, указывает, что Маркс вовсе не собирался дать «систему» — экономическую теорию, годную для всех времен и народов, а ограничился «социалистической критикой» капиталистического общества; привлекая лишь для сравнения другие, предшествовавшие эпохи при исследовании его отдельных экономических категорий. Это значит, что Марксова «критика» имела значение лишь для ограниченного исторического периода. Но поскольку для этого периода критика политической экономии была единственно точной и единственной общей, вскрывающей общественный строй производства наукой, то это значит вместе с тем, что, помимо этой критики, никакой иной марксистской социологии буржуазного общества Маркс себе не мыслил. Методология познания общественных отношений буржуазного общества не представлялась Марксу чем-то встающим над этой непосредственной критикой политической экономии. Самое «возведение целого» буржуазной экономики «в ее чистой существенности» путем движения от общих абстрактных закономерностей и постепенного освещения с их помощью более конкретных отношений, политических, правовых и др. идеологических форм  и было для Маркса выявлением марксистского социологического, метода, метода исторического материализма, приложением к его пониманию общественного целого на данный исторический период.

Отсюда еще два важных методологических следствия. Прежде всего, если критика политической экономии является одновременно и единственно возможной социологией, изучающей весь общественный строй буржуазного производства, то, очевидно, не просто параллельно этой «критике» и не просто по образцу ее должны протекать всякие иные «критики» (скажем, критика права и т. д.): критика политической экономии должна служить социологической основой всякой такой иной «критики» в специальных областях общественного познания. Кроме того, критика «надстроечных» и идеологических форм буржуазного общества должна представлять из себя дальнейшее развитие и разветвление той же критики политической экономии. А это означает, иными словами, что точно также, как никакой особой «экономической» критики политической экономии не существует, что она есть одновременно та же социологическая критика, так и в приложений к общей теории права: никакой другой критики общей теории права — как /12/ метода марксистского изучения правовых понятий — кроме критики социологической, никакой особой «юридической» критики, хотя бы и в лучшем смысле этого выражения, быть не может.

Это последнее обстоятельство должно быть всесторонне уяснено для понимания хода всего дальнейшего анализа. Может возникнуть представление, что так как юридическое понимание есть необходимо одностороннее понимание, то мы вправе отмежевать марксистскую «юриспруденцию» от социологии в виде особой сферы исследования, параллельно протекающей, образующей, так сказать, параллакс с социологией[6]. Но мы должны твердо помнить, что когда речь идет о применении абстрактного анализа социальных категорий, то мы имеем дело отнюдь не с чисто внешним применением тех или иных методологических приемов. И здесь, и в диалектике понятий сознательного применения метода мы имеем дело с отражением диалектики исторического бытия. Поэтому, когда говорится о социологической и социалистической критике политической экономии или таковой же критике теории права, речь идет не только о внешних приемах научного построения. Политическая экономия, по словам Маркса, «никоим образом не начинается только там, где о ней как таковой идет речь». Она «начинается» в самих производственных отношениях товарно-капиталистического общества как их абстрактное отражение.

Точно так же и критика политической экономии начинается уже в пределах самой политической экономии как абстрактное отражение «самокритики буржуазного общества», как обнаружение в нем тенденций своего собственного разложения. Критика политической экономии отражает поэтому процесс нарастания капиталистических противоречий в пределах капитализма на пути к социалистическому перевороту. Но эта критика не может завершиться в пределах классической политической экономии и в терминах ее экономических категорий. Здесь нужен уже выход за пределы политико-экономической идеологии, ибо, как указывает Маркс, буржуазное общество на высшей ступени «самокритики» оказывается способным к объективному пониманию лишь предшествующих исторических ступеней развития. «Последующая форма, — указывает он, — рассматривает предыдущую как ступень к самой себе и всегда понимает ее односторонне, ибо лишь весьма редко и при строго определенных условиях она бывает способна к самокритике... Так и буржуазная экономика лишь тогда достигла понимания феодального, /13/ античного и восточного обществ, когда началась самокритика буржуазного общества»[7].

Напомним еще некоторые известные места в «Капитале»: Категории буржуазной экономики — «общественно-значимые, следовательно объективные формы мысли в рамках производственных отношений товарного производства». «Позднее научное открытие, что продукты труда, поскольку они суть стоимость, представляют лишь вещественное выражение общественного труда… отнюдь не уничтожает вещественной видимости общественного характера труда»… «Правда, политическая экономия исследовала — хотя и недостаточно — стоимость и величину стоимости и раскрыла заключающееся в этих формах содержание, но она ни разу даже не поставила вопроса: почему это содержание принимает такую форму»[8]. О процессе «объективирования» идеологических категорий мы будем говорить далее. Здесь только отметим, что для развернутого исследования буржуазной экономики необходимо знать также, «почему» это содержание принимает такую форму, а этого не может дать «самокритика», не выходящая за пределы экономических категорий. Точно так же и в теории права критика юридических понятий может быть завершена лишь путем выхода за пределы юридической идеологии, хотя исторически неизбежно она начинается в терминах и в пределах этой юридической идеологии, — отчасти уже в позднейшей «философии права». Классическая политическая экономия дополняет и углубляет исторический процесс критики юридической идеологии, но завершить ее также не может, ибо в этой классической экономии мы имеем дело лишь с более позднею ступенью идеологии того же товарно-менового, буржуазного общества. Лишь методы исторического материализма, выявляющие мировоззрение нового революционного класса, знаменующие исторические нарастание новой формы общественного производства, дают полное вскрытие буржуазных юридических понятий и объяснение того, «почему в них экономическое содержание принимает такую форму». Поэтому критика гегелевской философии права у Маркса выходит уже за пределы юридической идеологии, хотя и ведется им в терминах той же юридической идеологии. Маркс ставит уже вопрос об «отношении к миру промышленности», и противопоставление «богатства» и «пролетариата» для него уже не абстрактное понятие, а выражение экономических противоречий действительного мира. Оставаясь в пределах права, будучи «юридической», марксистская критика буржуазной теории права не могла бы выполнить своей важнейшей задачи, — исследования происхождения, /14/ развития и отмирания юридических понятий: будучи социалистической по своим тенденциям, она необходимо должна быть и социологической критикой по применяемым в ней общим методам социального познания.

Что, оставаясь в сфере юридической теории, мы не можем в полной мере вскрыть как ее общественное содержание, так и специфические моменты правовой формы, лучше всего показывает сопоставление с теоретическим анализом Маркса в «Капитале». Несомненно, что меновой фетишизм — не только идеологическое искажение действительности, но и неизбежно-необходимая форма мышления в пределах товарного производства, обусловленная тем, что в этих пределах общественные связи осуществляются через посредство вещей. Но, используя всесторонне экономические категории для своего анализа, изображая весь путь логического развития понятия меновой стоимости и дальнейшие из него вытекающие логические звенья товарного фетишизма, Маркс вместе с тем не может не апеллировать к общественным отношениям, скрывающимся за этими экономическими категориями, не может не выходить за пределы ограниченного буржуазного мышления. Если так обстоит дело с политической экономией, отражающей внутреннюю закономерность только одного товарно-капиталистического общества, то тем более это относится к праву, которое получает свое полное развитие также лишь в пределах товарно-капиталистического производства, но в своих других формах выступает в более ранние исторические эпохи классового общества. Здесь, очевидно, не может быть непрерывной логической цепи в пределах «юридической теории»: в противном случае мы имели бы дело именно с той стадией социальной критики, о которой Маркс говорил, что «последующая форма рассматривает предыдущую как ступень к самой себе и всегда понимает ее односторонне». Здесь еще чаще для выяснения, «почему содержание приняло такую форму», нам приходится апеллировать к социологии, к сменяющимся общественным отношениям. Но такой выход за пределы буржуазной юридической теории, такое познание ее исторически-ограниченного значения необходимо превращает ее в юридическую идеологию, в элемент надстройки, одним словом, в социологическое понятие, в историческую абстракцию от общественного, изучаемого социологически, целого. Этим уже предопределяются и методы исследования правовых понятий и самое построение марксистской теории права. Всякие попытки оправдать правомерность в области теории права юридического анализа как научного анализа, основываясь на исторической правомерности, в известных пределах, юридической идеологии, заранее обречены на неудачу, ибо они в /15/ корне противоречат монизму марксистского, историко-генетического рассмотрения общественных явлений.

Как известно, критика политической экономии осуществляется у Маркса таким образом, что устанавливается проявление определенной закономерности в пределах экономического базиса: некоторое наиболее общее и простое отношение, «вещная» категория стоимости, символизирующая собой общественный труд, в дальнейшем логическом развитии получает все более конкретные образы, «конкретизируется». Каждая экономическая категория буржуазной политической экономии выражает собой определенную группу общественных отношений; и поэтому логическое развитие экономических категорий отражает и действительное историческое развитие, поскольку вообще возможно, в известных пределах, совпадение исторических и логических категорий. Критика политической экономии протекает, таким образом, в постепенном раскрытии социальных основ каждой экономической категории, начиная с самых общих и абстрактных, и их взаимной исторической связи: система фетишизированных «экономических масок» предстает перед нами как общественный строй капиталистического производства. Но, как указывает Маркс, «анализ является необходимой предпосылкой генетического изложения, понимания действительного процесса развития в его различные фазы»[9].

Изучение логической цепи категорий распределения и обмена предполагает в качестве предпосылки именно рассмотрение скрывающихся за ними общественных отношений производства.

Поэтому основу критики социальных категорий представляет именно теоретический анализ, посредством которого из «хаотического представления о целом» выделяются основные, наиболее общие отношения, постоянства, закономерности и устанавливается их связь с общественным строем производства. Затем прослеживается развитие этих основных закономерностей, проявление наиболее общих отношений в конкретных явлениях, единства в многообразии[10]. С другой стороны, диалектический анализ включает и синтез: абстрагирование от всего побочного, рассмотрение явления «в чистом виде» является лишь методологическим приемом /16/ на пути к дальнейшему изучению того, как эта абстрактная закономерность находит себе все более конкретное выявление. Мысль развивается логически от более простого и общего к более сложному и частному, от абстрактного к конкретному.

Но, как уже указывали, диалектический анализ должен проводиться таким образом, чтобы логическое развитие категорий совпадало с действительно имеющим место историческим развитием общественных форм и их отдельных элементов; чтобы «диалектика понятий» была возможно более верным и точным отражением «диалектики бытия». Задача анализа заключается поэтому в том, чтобы, с одной стороны, вскрыть особую закономерность, свойственную каждой отдельной общественной форме, «законы не вечные, законы исторические», с другой — отыскать законы перехода одной общественной формы в другую форму (Пред. к 2 изд. «Кап.» т. I). А последнее возможно лишь при изучении взаимозависимости, существующей между той или иной общественной формой и ее общественным содержанием, при рассмотрении того, как форма исторически отдифференцировывается от содержания и как и в какой мере в этой форме развивается своя специфическая закономерность. Наконец, необходимо исходить из установленного Марксом правила, что «сложное тело легче изучить, чем простую клеточку тела», что «анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны». Необходимо изучать взаимозависимость, существующую между определенной, интересующей нас областью общественной жизни и всеми другими ее элементами при каком-либо одном общественном строе, где эта область получает наиболее полное развитие. И тогда, если мы абстрагируемся от всякого рода побочных элементов и станем изучать эту взаимозависимость «в чистом виде», для нас станет яснее связь между этими элементами общества и в других общественных формах.

2.

Все указанные общие методологические приемы социального познания должны быть использованы и при изучении права: однако, совершенно необходима их спецификация, принимая во внимание все особенности права как классовой «надстройки» вообще и как «идеологии» в частности. Попробуем, в самом деле, применить те же критерии к какой-либо надстройке, напр., к государству. Совершенно очевидно, что здесь выявить такое единое для всех общественных форм общее отношение, общую закономерность и проследить ее развитие мы не можем. Формы государства, /17/ материальные и психические элементы надстройки, обусловливаются каждый раз изменением в самом экономическом базисе. Мы имеем здесь дело не с закономерностью одной общественной формы, но с различными закономерностями сменяющих одна другую форм. Разумеется, между всеми этими исторически различными элементами и формами политической надстройки можно установить известную связь и преемственность, но изучение этого развития будет делом гораздо более сложным и затруднительным. А ведь право — не только надстройка, но, согласно основному определению Маркса, и форма общественного сознания, его идеологическая форма. Идеологии же, как выяснится далее, обладают возможностью и некоторого, в известных пределах, самостоятельного развития — развития под влиянием накопившегося ранее мыслительного материала. Это еще более затрудняет изучение развития правовых категорий и вскрытие обусловливающих их общественных отношений.

Основное для политической экономии понятие стоимости характеризует внутреннюю закономерность лишь товарно-капиталистического производства: оно утрачивает смысл, когда мы обращаемся к более ранним эпохам того же классового общества. Между тем частная собственность, классы, государство, право — соотносительные понятия, каждое из которых предполагает другое. Достигая своего полного развития, приобретая полную истину также лишь на ступени товарно-капиталистического общества, они зарождаются, однако, и в менее отчетливых своих проявлениях существуют и в предшествующие периоды классового общества. Задача марксистской теории права — не только выявить специфические особенности правовой формы на этапе ее высшего развития, но и проследить материальную и идеологическую подготовку последней в докапиталистический период. В этом смысле она является еще в большей степени исторической наукой, чем та критика политической экономии, на которой она основывается и из результатов исследования которой она исходит. В то время как политическая экономия ограничивается сравнительно-историческими экскурсами при исследовании отдельных, связанных между собой отношением стоимости категорий, — критика общей теории права, как это показал Маркс на собственном примере в «Немецкой идеологии», должна исследовать «отношение государства и права к собственности» на самой заре классового общества.

Как же должно строиться изучение развития правовых категорий в марксистской критике общей теории права? Тов. Е. Пашуканис, в своей уже упомянутой работе используя /18/ для такой критики указанные методологические приемы Маркса, в качестве простейшей клеточки правовой ткани, «неразложимого далее атома» избирает понятие правового субъекта. Но если даже, как это делает т. Пашуканис, и можно уподоблять юридический субъект понятию «товара» в политической экономии — то все же не «юридический субъект» как чересчур сложная, возникающая на определенной исторической ступени социальная и идеологическая категория, должен служить предметом рассмотрения. Такому аналитическому и генетическому рассмотрению в его и историческом и логическом развитии должно, на наш взгляд, подвергнуться «простейшее правовое отношение», согласно указанию Маркса — владение, и его развитие в частную собственность — являющуюся в ином своем аспекте, «с обратной стороны» — отношением господства и подчинения[11].

Как уже выяснялось, политическая экономия была для Маркса и Энгельса «гораздо менее пропитанной идеологией». В классической экономии, критикой которой преимущественно занимается Маркс, он видит шаг на пути к точной общественной науке. Даже и фетишизированные у вульгарных экономистов категории распределения и обмена являются для классиков буржуазной экономии средством для раскрытия скрывавшихся за ними производственных отношений, и они делают уже некоторые попытки раскрыть эту общественную закономерность в понятиях общественно-необходимого труда, трудовой стоимости и т. д. К тому же категории распределения и обмена, как известно, составляют необходимую оборотную сторону отношений производства. Понятия общественно-необходимого абстрактного /19/ труда и т. д. являются для Маркса не элементом лишь буржуазно-экономической идеологии (они и не постигаются в полной мере этой идеологией), но такими «абстрактными, односторонними отношениями» общественного целого, которые реально укоренены в материальном производстве и потому обусловливают внутреннюю закономерность этого целого. Иначе обстоит дело с правовым «аспектом» экономики. Если под правом и правовыми институтами понимать лишь юридически оформленные, «опосредствованные», экономические отношения, тогда нам придется иметь дело снова с историей, и историческим с логическим развитием тех же экономических отношений. Но Маркс в «Немецкой идеологии» совершенно определенно подчеркнул, что «право точно также не имеет своей собственной истории, как и религия». Это сопоставление с религией весьма отчетливо показывает, что Маркс, говоря об истории права, имеет в виду именно историю правовой идеологии. Историческое же и логическое развитие идеологий нужно рассматривать не в их собственной истории, а как одну из сторон истории — т. е. параллельно развитию сменяющих одна другую общественных форм. Идеологии, коренясь в материальных общественных отношениях и необходимо способствуя оформлению и выражению этих производственных отношений, вместе с тем под воздействием накопляемого мыслительного материала утрачивают сознание своей связи с общественными отношениями. Поэтому для изучения развития правовой идеологии нужно брать не вполне развитую идеологическую категорию, как, например, юридический субъект буржуазного общества, — категорию, сложный характер которой обусловливается своеобразием /20/ породившей ее экономической формы и связь которой с более ранними производственными отношениями и более ранними элементами права не представляется вполне отчетливой. Необходимо взять такую правовую категорию, которая, давая минимум элементов юридической идеологии, вместе с тем составила бы необходимую форму общественного отношения, характерного для ряда сменяющих одна другую классовых форм общества, и в то же время выступала бы в наиболее развитом виде в буржуазном обществе. Должно быть взято развитие основного для всего классового общества правового отношения, в котором раскрывается образующее его единство противоположностей и тем самым со стороны определенной формы освещается процесс развития самого классового общества.

Но таким общественным отношением, характерным для всех форм классового общества, является частная собственность, а простейшим правовым отношением, как это указывает Маркс в «Введении», является владение, из фактического присвоения в дальнейшем развивающееся в юридическую собственность. А, как указывает тут же Маркс, «всякое присвоение совершается внутри определенной общественной формы и посредством ее». Владение как общественное отношение неразрывно связано с отношениями господства и подчинения, оборотную, «распределительную» сторону которых оно составляет. Это объясняется тем, что мы имеем здесь дело лишь с двусторонним выражением одного и того же основного экономического отношения — распределения орудий производства. Содержа минимум юридической идеологии на ранних ступенях классового общества, это общественное отношение, как самовозрастающий фетиш частной собственности, приобретает свою полную практическую истину — т. е. и в качестве отношения господства — именно в условиях наиболее пышного расцвета юридической идеологии, в эпоху буржуазного общества. Юридическая категория владения, а затем собственности поэтому составляет и начало исследования, и конец исследования, где она выступает уже как «равное» владение субъекта права, затем как «общее» владение и, наконец, изживает себя как юридическая категория. Отметим, кстати, что именно изучение развития понятий, связанных с развитием собственности, позволит охватить и моменты, имеющие отношение к публичному и, в частности, к административному и публично-хозяйственному праву, что отпадает, если мы будем исходить из более частной формы менового общества и развивающегося на его почве юридического субъекта.

В наиболее развитой и в то же время всеобъемлющей форме в качестве капиталистической частной собственности владение, как указано, выступает в наиболее развитой /21/ общественной форме в товарно-капиталистическом обществе. Точно так же, как символизируемый стоимостью абстрактный труд, являющийся простейшей и одновременно абстрактнейшей категорией, наиболее отчетливо в своей истине выступает в буржуазную эпоху. И подобно тому, как стоимость, будучи логической и вместе с тем исторической категорией, получает в товарном обществе и конкретное выражение в виде прибавочной стоимости наемного, труда, ставшего товаром, — так и владение, собственность в буржуазном обществе выступает в конкретных образах — товаровладельца, правового субъекта. «Субъект права» есть, таким образом, сложное идеологическое образование, завершающее сложный путь развития простейших правовых категорий. Критика буржуазной теории права, в основу которой при изучении товарного общества кладется критика политической экономии, должна изучить пути этого развития. Вместе с тем должно быть прослежено историческое и логическое развитие в самих правовых отношениях того, что Энгельс назвал общей идеей права, т. е. представления о праве, как о «приложении одинакового мерила». Необходимо, сопоставляя каждый раз экономическое содержание права данной эпохи с его правовой формой, проследить, как вместе с историческим развитием правового понятия владения оно из дозволения со стороны «общего владения», а затем из «владения-привилегии» превращается постепенно в «равное владение», — как вместе с товарным производством торжествует понятие «равного права», «права в юридическом смысле».

Разумеется, развитие правового отражения экономики в каждую отдельную эпоху может быть изучено лишь при рассмотрении и тех, определяемых общественной формой, основных и важнейших нравственно-правовых представлений, от которых якобы развивается каждая отдельная система правовых отношений — при рассмотрении всякий раз выдвигаемых тем или иным классом «правовых принципов» или «идей». Нисколько не замалчивая чисто идеологической и классовой сущности указанных правовых «принципов» и те формы, которые их логическое развитие может породить в виде тех или иных внутренне согласованных систем идей, «систем права», нужно все время иметь в виду предопределяющие их построение материальные общественные отношения.

Все достоинства такого, исходящего из развития классовых производственных отношений, диалектико-материалистического исследования развития сопровождающих их правовых явлений выступают особенно ярко, когда мы сопоставляем их с господствовавшими до Маркса и ныне еще лежащими в основе юридического мышления методами, /22/ напр., догматическим, априорно-логическим и т. д. У Маркса и Энгельса, как известно, мы находим немало ярких иллюстраций их отношения к догматическому наклеиванию «этикеток системы», равно как и к морально-юридическим представлениям, ведущим свое происхождение еще от «естественного права» — о справедливости, о естественной основе собственности и т. д. Характерные не только для буржуазного, но и для мелкобуржуазного мышления, эти точки зрения подвергались беспощадному разоблачению Маркса и Энгельса в их критике мелкобуржуазного социализма (такова, например, критика воззрений Прудона, Мюльбергера, «юридического социализма» Менгера и т. д.). Наряду с этим особый отпор с их стороны вызывало то смешение в теоретическом анализе юридических и экономических понятий, которое в их время достигло своего наивысшего выражения в так называемой «камеральной науке», составлявшей тогда основу преподавания в германских университетах. «Камералистика» представляет собой не случайно историческое, но весьма характерное явление, проявляющееся обычно в отсталых экономических странах на низших ступенях развития капитализма, а также при переходе к новым формам общественного строя. Отчетливое экономическое понимание и, в связи с этим, экономический анализ «в чистом виде», — отвлекаясь от юридических опосредствований экономических фактов, — делается возможным и приемлемым для общественного сознания лишь по мере дальнейшего хода экономического развития. Поскольку и сейчас имеют место некоторые поползновения к смешению юридических и экономических понятий, весьма поучительно вспомнить язвительные строки, посвященные Марксом «камеральной науке».

Термином «социологическая критика буржуазной теории права» мы, таким образом, обозначаем целый ряд особенностей марксистского теоретического изучения права. «Критика», т. е. критический анализ, тесно связанный с изучением генетического развития правовых категорий. «Социологическая критика», т. е. анализ, связанный с изучением противоречий общественного целого в его отдельных этапах и порождаемых этими последними специфических закономерностях. Но это постоянное подчеркивание в марксизме важности социологического изучения права, борьба со всякого рода попытками возрождения самостоятельных «юридических» теорий, разумеется, ничего общего не имеет с буржуазным «социологическим» направлением в праве. Ибо для марксизма социология не есть некая «сверх-наука» об обществе, устанавливающая бесполезные спенсеро-тардовские «законы», но методология общественного познания, отражающая имманентную логику самого общественного /23/ развития и потому, в соответствии с диалектическим материализмом, выявляющая исторические и логические взаимозависимости между общественным «содержанием» и общественной «формой», между основными и производными элементами общественной жизни, между эмпирической основой и внутренней закономерностью идеологических форм и т. д. Приложение марксистского социологического метода в области изучения правовых отношений, «подчинение» его в этом смысле односторонности правовой формы и превращает его в теорию, в марксистскую теорию права.

Но полная социологическая критика буржуазной теории права должна быть и ее «социалистической критикой». Она должна проследить также нарождение и накопление в высшей фазе правового развития, при наивысшем развитии юридической идеологии, новых элементов сознательно-разумного регулирования и подбора правовых форм и понятий в направлении новых тенденций экономического развития. Отмирание «буржуазного права», «права в юридическом смысле» и вместе с ним смерть права как идеологии, переход в коммунистическом обществе к сознательно регулируемой и сознающей характер своей связи с материальными условиями производства системе общественного поведения — рассмотрение этого постепенного отмирания и перехода в связи с вопросом о возможности использования пролетарской диктатурой отмирающих категорий буржуазного права должно явиться завершающей, высшей идеей марксистской критики буржуазных правовых категорий.

Примечания

• 1. «Введение к критике полит. экономии».
• 2. Пред. к «Феноменологии духа». Вопрос о марксистской социологии, таким образом, разрешается в той же плоскости, что и вопрос о марксистской философии: она «отрицается» в своих буржуазных проявлениях и одновременно сохраняется в методах исторического материализма, равно как марксистская философия, «отрицаясь», сохраняется в общей методологии познания — в диалектическом материализме.
• 3. См. «Экономическое содерж. народничества», «Что такое друзья народа?» и др.
• 4. Ф. Энгельс — «Юридический социализм».
• 5. См. «Введение к крит. пол. эк.»
• 6. См., напр., у тов. Пашуканиса, назв. раб. ст. 112.
• 7. «Введение к крит. пол. эк.»
• 8. «Капитал», т. I.
• 9. К. Маркс: «Теории прибавоч. ценности» ч. III.
• 10. «Конкретное потому конкретно, что оно является сведенным к единству множеством определений, т. е. единством в многообразии. В мышлении оно выступает поэтому как результат, а не как исходный пункт, хотя оно является исходным пунктом в действительности и, следовательно, также исходным пунктом созерцания и представления... Абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного путем мышления... Метод восхождения от абстрактного к конкретному есть лишь способ, при помощи которого мышление усваивает себе конкретное, воспроизводит его духовно, как конкретное...»
• 11. Правда, с точки зрения т. Пашуканиса, отношения господства и подчинения вообще не укладываются полностью в правовую форму. Он полагает, что «в соответствующих представлениях и понятиях нам не удастся открыть ничего, кроме идеологического удвоения действительности, т. е. тех же фактических отношений господства и подчинения, поскольку юридическое понимание есть лишь одностороннее понимание и его абстракции выражают собой лишь одну из сторон реально существующего субъекта, т. е. товаропроизводящего общества» (цит. соч., стр. 104). Эта точка зрения т. Пашуканиса основана на стремлении ограничить право лишь его наиболее развитой формой, частным правом менового общества, — как его называли Маркс и Энгельс, «правом в юридическом смысле», — отказываясь считать таковым исторически более ранние или соприкасающиеся формы права и отодвигая их в совершенно неопределенную область «идеологического удвоения действительности». Маркс и Энгельс не проводили никогда такого ограничения и едва ли признали бы методологически правильным проведение слишком резких граней между связанными между собой исторически и логически формами идеологии. Для Маркса, напр., «право сильного остается существовать и в пределах буржуазного общества» (Введ. к кр.). В праве мы всегда имеем «идеологическое удвоение действительности», отображение в сознании общественных отношений, но этот идеологический момент принимает различной сложности специфические и отражающие фазы исторического развития формы. Юридический субъект представляет из себя, несомненно, гораздо более сложное правовое отображение экономики, чем, скажем, феодальное отношение господства и подчинения. Но и правовое отражение феодальных господства и подчинения выражает их «не в их реальной сущности», не как экономические господство и подчинение, вытекающие из связи с материальными условиями производства, — но под углом раннего способа политико-правового представления. Совершенно иной вопрос, поскольку на такое идеологическое отображение господства и подчинения могло бы влиять дальнейшее развитие понятия юридического субъекта. Несомненно, что лишь с развитием психологии товарного фетишизма, — представления общественных отношений в виде отношений вещей и сращения их с этими вещами, — одновременно росло и представление о независимой от материальных условий человеческой «воле». Поэтому «волевое отражение» отношений господства и подчинения должно было развиваться и усложняться вместе с соответствующим понятием правового субъекта. Но и «право-привилегия» феодального общества, несомненно, есть не только фактическое превосходство, но и своеобразное правовое представление об этой привилегии, тесно связанное, как мы убедимся далее, с ранним, подчиненным религиозной идеологии «политическим» способом правового представления.