Эскиз диалектического правопонимания [Редактировать]

Каждая новая теория права, как всякая научная теория, представляет собой развивающуюся целостную систему истинного знания и элементов заблуждения, имеющую сложную структуру. Необходимыми составляющими теории являются: исходные основания (фундаментальные понятия, принципы, законы, аксиомы и т. п.); идеализированные объекты (абстрактные модели существенных свойств и связей изучаемых предметов); логика теории (совокупность определенных правил и способов доказательств, ориентированных на прояснение структуры и изменение знания); философские установки и ценностные факторы; совокупность законов и утверждений, выведенных в качестве следствий из основоположений данной теории согласно конкретным принципам. Следовательно, научная теория отражает объективные процессы и отношения как более высокая, по сравнению с научными законами, ступень обобщения, систематизации явлений[1].

Очевидно, что представить в одной статье более-менее отчетливо столь сложную систему новой теории нереально, а рассмотрение всех ее составляющих на общем абстрактном уровне «раздробит» целостную суть теории. Поэтому ограничимся одной — интегральной — составляющей, представляющей логический вектор диалектической теории права.

Характеризуя логику научного познания, А. А. Ивакин отмечает:

«Мышление — это идеальный компонент реальной чувственно-предметной деятельности общественного человека, направленной со стороны последнего и на преобразование окружающей природы, и на преобразование самого себя (и сотворение себя как человека, и изменение своих общественных отношений). Понимаемое таким образом мышление и есть предмет диалектической логики, которую еще можно назвать содержательной логикой, поскольку она занимается целостным, системным содержанием человеческого мышления, адекватного системе содержательных форм объективной реальности. Эту логику можно также назвать гносеологической логикой, потому что она является категориальным выражением интегрирующего собою все содержание гносеологии метода восхождения от абстрактного к конкретному».

К этому автор приводит следующую таблицу категорий и законов гносеологической (содержательной) логики: 1. Категории сферы непосредственного (бытия) (качество, количество, мера, становление), которые объединяет закон взаимоперехода количественных и качественных изменений; 2. Категории сферы опосредствованных (сущностных) отношений (сущность и явление, противоречие, содержание и форма, условие, закон, целое и часть, внутреннее и внешнее, действительность и возможность, необходимость и случайность, причина и следствие, субстанция), объединяемые законом единства и борьбы противоположностей; 3. Категории сферы целостности (всеобщее, особенное и единичное, отрицание, развитие), которые объединяет закон отрицания отрицания[2].

Диалектическая теория права ориентируется, в общем, на представленную здесь логическую последовательность восхождения от абстрактного к конкретному, для которой первым важным моментом является определение исходного пункта исследования права в сфере его непосредственного бытия.

Решение проблемы «начала» в постижении права приобретает едва ли не ключевое значение в применении метода восхождения от абстрактного к конкретному, который, как мне уже приходилось отмечать, фактически является методом «аналитического погружения в абстрактное и обратного синтезирующего восхождения к конкретному»[3].

Исследование права естественно начинать с исходного представления о нем, которым есть реальное и конкретное, данное в представлении: правильно выбранное реальное и конкретное, данное в исходном представлении о целом, указывал Маркс, является необходимой предпосылкой всякого научного исследования[4]. Это, следовательно, касается и научного исследования права.

Начало, по замечанию В. И. Ленина, «самое простое, обычное, массовидное, непосредственное “бытие”»[5]. Люди получают непосредственное представление о праве данного общества прежде всего через реально осуществляемые свои или чужие права. Поэтому общественная личность права в современном обществе непосредственно выступает как пестрая совокупность гражданских, трудовых, семейных, политических и других прав множества субъектов, а отдельное право субъекта, или субъектное право — как элементарная форма этой совокупности.

Субъектное право — исходная правовая категория сферы непосредственного бытия. Тем не менее, в истории правовой мысли, кажется, вообще не было случая, когда субъектное право рассматривалось бы в качестве элементарной формы права, а исследование права начиналось с анализа этой элементарной формы[6].

Анализ субъектного права, как категории непосредственного бытия, т. е. в его качественной и количественной определенности — следующий пункт, которого вовсе не касаются исследователи права. Такой анализ требует представления о субъектном праве как о вещи, имеющей свою качественную и количественную определенность. Однако устоявшийся взгляд на право субъекта как «возможное» поведение исключает указанную определенность ввиду его «бестелесности».

В своем наличном бытии субъектное право выступает как обусловленное потребностями субъекта притязание, обращенное к сфере человеческих благ или ценностей. Однако не сами по себе блага или ценности становятся предметом притязаний субъектов потребностей, а то поведение других индивидов, которое обеспечивает нормальное при данных общественных условиях потребление благ притязающим субъектом. В этом смысле притязание является «телесным» носителем субъектного права, его предметной основой, или субстратом.

Будучи внешним выражением воли субъекта, направленной к удовлетворению его потребности, притязание составляет естественное содержание субъективного волеизъявления, какова бы ни была его общественная форма. Собственно, исследуя свойства реальных притязаний субъектов и реакцию на них только и можно определить особые притязания, которые составляют субъектные права в данном обществе. Между тем, практически все исследования права с давних пор и доныне ограничиваются весьма скудной абстракцией человеческого «поведения»[7].

Анализ притязания с качественной и количественной стороны указывает, что каждое притязание, как нечто качественно определенное, имеет собственное «лицо», свою индивидуальность, которая выражается только через особенности волеизъявления притязающего субъекта. Различный поведенческий состав, особая в каждом случае «формула» волеизъявления субъекта отличают притязания друг от друга, придают им качественную определенность, подобно тому как меняющееся сочетание звуков дает всякий раз по-новому звучащий аккорд. Так, притязание собственника на возврат вещи отличается от притязания субъекта на жилую площадь, пенсию или возмещение вреда, участие в выборах и т. п. — целью, предметом, средствами, результатом, а значит, содержанием субъективного волеизъявления. Изменяющееся в зависимости от условий места и времени волеизъявление субъекта «формулирует» его притязания к поведению других индивидов, а последние могут судить о характере притязания только благодаря качественной определенности волеизъявления притязающего субъекта.

С количественной стороны всякое притязание определяется той мерой, в которой индивид притязает на предмет его потребности, например, количеством и стоимостью вещей, размером жилой площади, суммой средств на содержание, количеством возмещения вреда и т. д. Различия указанных мер определяются отчасти различием потребностей субъектов, отчасти характером благ; однако при рассмотрении любого притязания всегда должна предполагаться как его качественная, так и количественная определенность.

Здесь нельзя не отметить один парадокс в развитии правовой мысли, а именно — полное отсутствие интереса теоретиков к выяснению качественной и, особенно, количественной определенности права субъекта. Это выглядит тем более странным, что «субъективное право» характеризуют обычно как «меру возможного поведения». По этому поводу нужно заметить, что мера, как учил Гегель,

«есть прежде всего непосредственное единство количественного и качественного... Мера есть в своей непосредственности обычное качество, обладающее определенной, принадлежащей ему величиной… Но мера — это не только внешнее правило, но, как специфическая, она состоит в том, чтобы в себе самой относиться к своему иному, которое есть определенное количество»[8].

Определение «субъективного права» как «меры» и, тем более, «масштаба» возможного поведения сводит представление о нем к этакому «нормативному панцирю», в который затем волею субъекта (или вопреки его воле) непонятным образом помещается его поведение, превращаясь в «правомерное». Конечно, при таком понимании субъективного права увидеть в нем соотношение количественного и качественного определений — дело непростое. Развитие меры, отмечал Гегель,

«есть один из самых трудных предметов рассмотрения, ибо определенное доказательство связи качественного и количественного, проистекающей из понятия конкретного предмета, относится к частной науке о конкретном. При этом в наименьшей степени имеет место характерное, свободное развитие меры в царстве духа… В области духовного, как такового, мы встречаем различия в интенсивности характера, силе воображения, ощущениях, представлениях и т. п., но за пределы этой неопределенности “силы” или “слабости” определение не выходит. Какими тусклыми и совершенно пустыми оказываются т. н. законы, устанавливаемые касательно отношения силы и слабости ощущений, представлений и т. д., мы убеждаемся, обратившись к руководствам по психологии, пытающимся найти такого рода законы»[9].

Ограничивая рассмотрение права субъекта представлением о нем как о некотором непосредственном бытии, не рефлектированном внутрь себя, оторванном от его субстрата, теоретики выводят существование субъектного права, как правового явления, не из его собственного основания, а из внешних условий, из т. н. «объективного права». Таким образом, понимание субъектного права не приближается к его действительности (которая выше, чем бытие и чем существование); это понимание не углубляется до познания его субстанции, не постигает необходимости данного феномена[10].

Далее. Всякое действительное притязание предполагает удовлетворение, т. е. фактическое осуществление индивидами в ответ на притязание такого поведения, которое обеспечивает необходимые притязающему субъекту общественные условия удовлетворения его потребности. Как и притязание, удовлетворение есть внешнее выражение воли субъекта. Притязание и удовлетворение — это два полюса взаимоотношений субъектов, естественные проявления их индивидуальных воль, приобретающие ту или иную общественную форму. Подобно притязанию, всякое удовлетворение может рассматриваться с качественной и количественной стороны. Качественную определенность удовлетворению придает то содержание волеизъявления, тот поведенческий состав (всякий раз особая комбинация цели, предмета, средств, результата и т. п.), благодаря которым субъект, к которому обращено притязание, доставляет последнему его предмет. Количественно удовлетворение определяется той мерой, в которой притязанию доставляется его предмет: стоимостью и количеством вещей, размером жилой площади, мерой наказания преступника и т.д. Если притязания составляют субстрат субъектного права, то их удовлетворения (или, по Л. И. Петражицкому, «причитающиеся получения») выступают в качестве субстрата правовой обязанности.

Иначе говоря, притязания субъектов и их удовлетворения приобретают общественную форму субъектного права и правовой обязанности. Это значит, что не всякое притязание субъекта становится его правом, но всякое субъектное право есть притязание; не каждое удовлетворение субъективного притязания означает правовую обязанность, но последняя всегда сводится к удовлетворению соответствующего притязания субъекта права. Каким образом субъективные притязания и их удовлетворения получают правовую форму — это выясняется из анализа их взаимного отношения. Если, с одной стороны, субъектное право и правовая обязанность не существуют в виде «чистого» субстрата (т. е. как индивидуальные притязания и удовлетворения), вне их взаимного отношения, то, с другой стороны, только в общественном отношении последних происходит определение их общественной правовой формы как правопритязания (субъектное право) и правоудовлетворения (правовая обязанность).

«Вещи не бывают в виде чистого субстрата или какой-то чистой субстанции, вне отношений к другим вещам… Вещь постольку бывает и проявляет свое бытие, поскольку она вступает в какие-то отношения с другими вещами… Отношение — это взаимное определение вещей. Отношения — универсальные определения вещи, ограничивающие ее. Определенность, не отчлененная от субстрата и тождественная самой вещи, выступает как качество… Определенность же как система отношений, отчлененная от собственного субстрата как содержания, есть форма»[11].

Даже поверхностного взгляда достаточно, чтобы заметить, что субъект обязанности всегда вынужден подчинять свое поведение правопритязающему субъекту, но не наоборот. Это характерное отношение правопритязания к правоудовлетворению выступает как его свойство (или свойственное ему отношение)[12]; свойство, которое я называю правомочием. Постольку, притязание, как субстрат субъектного права, выступает в качестве носителя правомочия, а субъектное право есть нечто двойственное — притязание и правомочие, правомочное притязание.

На первый взгляд правомочие представляется в виде той меры, в какой правовое притязание субъекта обладает «правовой силой», или «правовой мощью», подчинять поведение других индивидов, добывая себе удовлетворение (отсюда, по-видимому, происходит термин «правомочие»: одно из значений слова «мочь» В. И. Даль толковал, что «мощь» — сила телесная и духовная, могущество, крепость, власть[13]. Указанная мера изменяется от притязания к притязанию, поэтому правомочие кажется чем-то случайным и чисто относительным, зависящим от произвола индивидуумов или индивидуальных способностей субъектов подчинять поведение других лиц. Это обстоятельство превращает содержание правомочия в нечто неуловимое для большинства исследователей права, и в юридической науке понятию «правомочие» до сих пор не находится определенного места[14].

Вместе с тем, уяснение действительной природы правомочия, понимание двойственной природы субъектного права есть тот отправной пункт, от которого вообще зависит понимание теории права, подобно тому как двойственная природа содержащегося в товаре труда является, по словам Маркса, отправным пунктом, от которого зависит понимание политической экономии. Недопониманием действительной природы правомочия и двойственной природы субъектного права в значительной степени обусловлены разные представления о границах права, его общественных формах, правоотношении и т. д.[15].

Очевидно, вместе с тем, что познание двойственной природы субъектного права немыслимо без исследования правоотношения, в котором только и выявляется эта двойственная природа, обнаруживается свойство правомочности притязаний субъектов права. Именно наличие указанного свойства качественно отличает правовые притязания субъектов от иных субъективных притязаний, определяя действительные границы права, дает возможность более четко различать правовые и неправовые явления.

Диалектика правового отношения представляет собой едва ли не труднейший пункт в исследовании права. Правоотношение, отмечается в литературе, — центральная правовая категория, которая «наиболее наглядно выражает диалектическое противоречие в становлении и развитии права»[16]. Не случайно в теории права остаются длительное время дискуссионными существенные моменты в познании правоотношения, а эти дискуссии неизменно возвращаются к одним и тем же вопросам[17]. Так, исследуя диалектику правоотношения, А. П. Дудин, ссылаясь на известное высказывание К. Маркса и Ф. Энгельса об определении содержания права (как возведенной в закон воли господствующего класса) материальными условиями жизни этого класса, пришел к выводу, что содержанием права являются «интересы и потребности людей, создаваемые экономическими отношениями».

Из упомянутого высказывания классиков марксизма вовсе не следует такой вывод. Маркс и Энгельс вполне определенно различали экономические и юридические (или правовые) отношения:

«…юридическое отношение, формой которого является договор, — все равно закреплен ли он законом или нет, — есть волевое отношение, в котором отражается экономическое отношение»[18]; «экономические отношения каждого данного общества проявляются прежде всего как интересы»[19].

Экономическое отношение и есть отношение интересов субъектов, в то время как правовое отношение, по Марксу, есть отношение волевое, в котором соответствующее экономическое отношение лишь отражается, а не содержится. Все дело за малым: как понимать категорию «интереса»?

Не проводя четкого различая между экономикой, политикой и правом, рассматривая право как «единство, синтез экономики и политики», А. П. Дудин, по сути, отрицает право как особое явление и правоотношение как особое социальное отношение. Вместе с тем, стремление рассматривать диалектически понятие правоотношения сближает его с такими теоретиками, как П. И. Стучка и Е. Б. Пашуканис в подходе к выведению норм права из экономических отношений, в стремлении понять право как целое, что обязывало внимательно изучить подходы упомянутых авторов к проблеме правоотношения. Не сводя правовые отношения к только надстроечным отношениям (ибо в правоотношениях, как он полагал, есть элементы базиса и надстройки, «во всяком случае они связывают то и другое»), А. П. Дудин называет глубокой мысль Е. Б. Пашуканиса о том, что «правовые отношения не так уж далеки от производственных отношений». Более того, он обращает внимание на следующую характеристику заслуг последнего в разработке метода общей теории права: «Е. Б. Пашуканис осуществил, в частности, поиск элементарной (исходной) «клеточки», которая в правовой жизни играет роль, аналогичную той, что в системе капиталистической экономики достается товару. Этот поиск позволил ему считать такой «первоклеточкой» правовое отношение». Эти слова дополнялись замечанием о задаче построения целостной марксистско-ленинской общей теории права посредством надлежащего использования Марксова метода восхождения от абстрактного к конкретному, которую (задачу) и по сей день нельзя отнести в разряд окончательно решенных юридической наукой[20].

В начале XXІ века представления о правоотношении остаются на уровне господствующего учения начала прошлого века, которое Л. И. Петражицкий характеризовал как имеющее «двойственный и колеблющийся характер»: с одной стороны, в правовых отношениях различают — как элементы — права и обязанности; с другой стороны, правоотношения отождествляются с житейскими, бытовыми отношениями[21].

Анализ простейшего правового отношения, каким является владение, показывает, что: а) экономический по своему содержанию факт владения отражается в правовом отношении как отношении волевом, предполагающем взаимодействие индивидуальных воль его участников; б) способность правопритязания владельца подчинять поведение невладельцев проявляется во многих отношениях, поэтому правомочие есть только способ выражения, или форма проявления некоторого скрывающегося за ним и отличного от него содержания; в) господство субъекта права над субъектом обязанности в правоотношении опирается на некую силу; г) здесь мы впервые сталкиваемся с противоречием: субъект права сам по себе не в состоянии навязать свою волю обязанному субъекту и в то же время он навязывает ее последнему в правовом отношении; д) объяснение противоречия лежит не в правоспособности и дееспособности субъектов права, а в императивной природе правовой обязанности; е) правовая обязанность, как императивное поведение, устойчиво адаптированное к притязанию, есть всеобщая форма правовой мощи субъектного права, за которой стоит некая общественная сила[22].

Лишь с того момента, когда удовлетворение многообразных притязаний приобретает форму правовой обязанности, подчиняющая сила этих притязаний обретает общественную устойчивость и мощь субъектного права. Эта общественная устойчивость означает, что не индивидуальная сила, а некая общественная сила стоит за подчиняющей силой права, и последнее становится нормальным состоянием, правилом. Следовательно, объяснение того, почему одни интересы воплощаются в правопритязаниях, а другие нет, необходимо искать в исследовании отношения самих интересов. Это значит, что в этом пункте исследования мы покидаем сферу бытия права и из идеологической сферы юридической надстройки, следуя марксистской диалектической логике, опускаемся в глубины общественного бытия, в сферу отношений интересов, представляющих т. н. базис.

«Первая работа, — указывал К. Маркс, — которую я предпринял для разрешения обуревавших меня сомнений, был критический разбор гегелевской философии права… Мои исследования привели меня к тому результату, что правовые отношения, так же точно как и формы государства, не могут быть поняты ни из самих себя, ни из так называемого общего развития человеческого духа, что, наоборот, они коренятся в материальных жизненных отношениях, совокупность которых Гегель, по примеру английских и французских писателей XVІІІ века, называет “гражданским обществом”, и что анатомию гражданского общества следует искать в политической экономии»[23].

Уже общего анализа элементарного правоотношения оказывается достаточно для обозначения границы непосредственного бытия права как явления, отделяющей право, как идеологическое явление, от базисной сферы общества (чего не делает А. П. Дудин, ограничившись заверением, что «чистое» право и «чистые» фактические отношения «мы можем получить только в лабораторных условиях, в мысли, аналитически»). Без этого представления о непосредственном бытии права, отличном от бытия иных общественных явлений, лишено логического основания постижение его сущности, которую Гегель называл истиной бытия. И, тем не менее, не сформировав представление о праве как целостности, не начав с непосредственного бытия права и не пройдя предварительный путь вхождения внутрь этого бытия, — без такого опосредствующего движения теоретики права, полагающие себя марксистами, переходят сразу к рассуждениям о классовой и волевой сущности права. При этом остаются непознанными как правоотношения, так и те объективные общественные отношения, которые отражаются в правовых отношениях, как в отношениях волевых. Обратной стороной этого оказывается метафизический отрыв правовых отношений от обусловливающих их объективных отношений. Это происходит еще и потому, что, повторяя слова Маркса, «при исследовании явлений государственной жизни слишком легко поддаются искушению упускать из виду объективную природу отношений и все объяснять волей действующих лиц»[24].

Потому интерес права в этом месте должен уступить место праву интереса, а постижение собственно права — выяснению его социальных основ, или базиса, на котором зиждется право. «Кто, — учил К. Маркс, — должен определять границы научного исследования, как не само научное исследование?».

Исследование социальных основ права должно объяснить то внутреннее противоречие правоотношения, о котором сказано выше, и ответить на вопрос о том, каким способом оно разрешается. В основании указанного противоречия лежит противоречие интересов, которым обусловливается дуализм воли субъектов общественных отношений. Снятие этого дуализма воли происходит в процессе социального управления, как взаимодействия самоуправления и властвования, в котором реализуется его нормативность[25].

Указанная логика исследования вплотную подводит к выяснению природы правовых норм и к постижению необходимости права и его сущности. Теоретическое познание, замечал В. И. Ленин, должно дать объект в его необходимости, в его всесторонних отношениях и противоречивом движении в себе и для себя[26]. «Так как знание хочет познать истинное,  — учил Г. Гегель, — познать, что такое бытие в себе и для себя, то оно не ограничивается непосредственным и его определениями, а проникает через него, исходя из предположения, что за этим бытием есть еще что-то иное, нежели само бытие, и что этот задний план составляет истину бытия… Но этот процесс есть движение самого бытия»[27]. Необходимость права заключается в том, что оно оказывается необходимым способом снятия дуализма воли в процессе социального управления через отрицание произвола и подчинение субъективной единичности объективной воле[28].

При исследовании сущности права принципиально подчеркнуть следующее. Если сущность права выступает как обратная (внутренняя) сторона его же как явления, то, собственно говоря, вне права по определению нет и не может быть сущности права. За рамками права имеются только условия, в которых оно существует и из которых происходит. Но эти условия не составляют собственного основания права, они выступают как обусловливающее существование права основание, как его предпосылка; вместе с тем, сущность права составляет его собственное, обусловленное основание[29]. Из этого следует, что реальное право имеет сущность не за рамками права, как качественно определенной вещи, а содержит в самом себе свою сущность, которая, как его собственное основание, в ее развертывании к его внешнему наличию обнаруживает природу права в его свойствах.

Тем не менее, один из самых глубоких советских теоретиков права Л. С. Явич, рассматривая сущность права на трех уровнях (политических, социальных и экономических отношений) и выходя таким образом за границы права, вынужден покинуть пределы науки о праве и определять единую сущность права с позиции разных наук. С точки зрения политической экономии сущностью (глубинной основой) права есть «отношения собственности как юридическое выражение производственных отношений». Для философии и социологии сущность права определяется как «сфера свободы, получившая основание в исторически определенных формах собственности». При этом экономическая, философская и социологическая науки оперируют сущностью третьего и второго порядка, оставляя открытым вопрос о том, признано ли право государством; а различие заключается в том, что политическая экономия естественно ставит на первое место отношения собственности, а социально-философское знание — проблему свободы.

В итоге, юриспруденция ограничивается определением сущности права как «возведенной в закон общеклассовой воли, утверждающей масштаб свободы, характер и мера которой задан отношениями собственности», выдвигая на первое место описание сущности права первого порядка, вне которой нет юридической специфики этого феномена. А социально-философская проблематика «в какой-то степени требует, чтобы в определениях сущности права на первом месте сохранялась категория свободы». Вместе с тем, замечает автор, как юридическая наука не должна игнорировать наличие общесоциального права, так и социология не должна обходить молчанием существование права, признанного государством.

Не говоря о том, что здесь произвольно определены приоритеты политической экономии и социально-философского знания (без объяснения того, почему социально-философское знание предпочитает проблему свободы, а не собственности, почему из отношения необходимости и свободы это знание автор ограничивает одной свободой), из логики Л. С. Явича следует, что наука о праве не в состоянии познать действительную природу своего предмета, а политическая экономия, философия и социология имеют дело, строго говоря, не с сущностью права как такового, а с сущностью некоторого аморфного «незавершенного продукта правообразовательного процесса».

Думается, однако, что познание действительной природы права, ответ на вопрос «что есть право?» — это дело науки о праве. При этом надо еще заметить, что «юридическая специфика» права определяется его сущностью, природой его как социального явления, а последняя зависит от существующих общественных условий. И политическая экономия, иные науки призваны исследовать право в контексте его связи с этими условиями, исходя из понятия права, предлагаемого юридической наукой, с точки зрения тех явлений, которые составляют предмет изучения соответствующей науки и связь которых с правом подлежит исследованию (собственности, языка, свободы, психики, мышления и т. д.)[30].

Постигая сущность права согласно логике гегелевского учения о сущности, мы приходим к исключительно важным определениям правового закона и закона права, их соотношения как содержательного и формального моментов права, как явления. Первый отвечает на вопрос: что осуществляется в праве, а второй — как осуществляется правовой закон. Закон права выступает как организующее начало права, как существенное отношение, к которому сводится мир права. Выяснить диалектику этого существенного отношения — значит понять развертывание права к его действительности, уяснить понятие цели права, его содержания и формы, двойственную — объективно-субъективную — природу правовых норм, понять правовые акты как необходимый способ существования последних, выяснить соотношение позитивного права и правопорядка, понятие юридической техники в понятийном ряду теории права.

Двигаясь, далее, от сущности к понятию права через определение понятий правосознания и правопонимания, определение метода выработки общего понятия права[31], логика исследования права приводит к общему (универсальному) понятию права, к определению на его основе видов права (о которых даже не упоминает современное правоведение) и, наконец, характеристике многообразия права в современном мире.

Требование к объему статьи вынуждает ограничиться далее всего лишь указанием на универсальное определение понятия права и виды права, без чего представление логики предлагаемой теории теряет смысл.

Итак, право есть нормативный способ социального управления, которым властный субъект, заинтересованный в сохранении единства социума, санкционирует (устанавливает и поддерживает) правила общения, составляющие необходимый, с его точки зрения, социальный порядок, путем отрицания произвола и утверждения в общении субъектов объективной воли, выражающей закон их поведения и подчиняющей ему, как позитивному закону, их индивидуальную волю[32].

Видовое определение права есть понятийное определение его видовой специфики, как целого, особенного права, а не каких-либо частей последнего, происходящее из его сущностных особенностей. Развитие права как такового идет от вида к виду, через развитие его сущности. Это значит, что для формирования видового понятия права должен быть выбран такой его существенный признак, который изменяется с развитием права и, вместе с тем, сохраняется в общем объеме его понятия, так что части этого объема, полученные в процессе его изменения, в сумме исчерпывают весь объем понятия. Признак, по изменению которого родовое понятие права делится на виды, выступает как основание деления, а само деление раскрывает соотношение между видами права и подвидами одного вида. Таким существенным признаком является субъектный признак — верховная общественная власть, санкционирующая деятельность которой «оформляет» право, поскольку именно последняя рассматривается как исходная абстракция права. С развитием общества изменяется способ управления им, а потому изменяется как сама верховная власть, так и способ ее деятельности, санкционирующей право.

Человечество в своем историческом развитии проходит путь от догосударственной организации управления, через государственную его организацию к будущему постгосударственному управлению. Соответственно данным ступеням общественного развития определяются видовые особенности права, виды права. Первой ступени соответствует первобытное право. Второй ступени развития отвечает юридическое право, которое, в свою очередь, подразделяется на рабовладельческое, феодальное и буржуазное право. Наконец, для права на третьей ступени развития общества подходит его определение как гуманистического права — термин, уже введенный в научный оборот, однако не вполне корректно используемый в теории права[33].

Такое видовое деление права вполне отвечает логическим требованиям к определению его видов и, вместе с тем, расширяет представление о видовом многообразии права в современном мире, которое не сводится к одному только юридическому праву.

Вместе с тем, изложенное составляет лишь часть диалектической теории, а именно, общее учение о праве, необходимым дополнением и развитием которого должны стать: а) теория первобытного права, б) теория юридического права, в) теория гуманистического права.

Таким образом, диалектическая теория права дает возможность критически преодолеть кризис правопонимания на пути решения задачи построения целостной общей теории права «посредством надлежащего использования Марксова метода восхождения от абстрактного к конкретному, которую по сей день нельзя отнести в разряд окончательно решенных юридической наукой» и о которой писал еще Е. Б. Пашуканис. Эта теория становится прочным фундаментом для построения действительно научной теории права.

Примечания

• 1. Рачков П. А. Науковедение. Проблемы. Структура. Элементы. Издательство Московского университета, 1974. С. 40-41.
• 2. Ивакин А. А. Диалектическая философия: монография. Одесса: Юридическкая литература, 2003. С. 161-162.
• 3. Ющик А. И. Метод как критерий научной новизны диалектической теории права // «Критика права»: http://kritikaprava.org/library/141/metod_kak_kriterij_nauchnoj_noviznyi_dialekticheskoj_teorii_prava_.
• 4. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 46. ч. 1. С. 36-38.
• 5. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 301-302.
• 6. Ющик А. И. Диалектика права. К. : Ред. журн. «Право Украины»; Ін Юре, 2013. Кн. 1: Общее учение о праве (Критический анализ общеправовых понятий). Ч. 1. 2013. С. 41-56.
• 7. Там же. С. 56-63.
• 8. Гегель Г. В. Ф. Наука логики: в 3 т. М. : Мысль, 1970. Т. 1. С. 422-429.
• 9. Там же.
• 10. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 140-143.
• 11. Парнюк М. А. Принцип детерминизма в системе материалистической диалектики. К. : Изд-во «Наукова думка», 1972. С. 7-8.
• 12. Там же.
• 13. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М. : Рус. яз. — Медиа, 2005. Т. 2: И — О. С. 354.
• 14. Ющик А. И. Диалектика права. Ч. 1. С. 79-82.
• 15. Там же. С. 82-87.
• 16. Дудин А. П. Диалектика правоотношения. Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 1983. С. 8.
• 17. Ющик А. И. Диалектика права. Ч. 1. С. 88-108.
• 18. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 187.
• 19. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 18. С. 271.
• 20. Дудин А. П. Диалектика правоотношения. С. 36-37; Ющик А. И. Диалектика права. Ч. 1. С. 108-109.
• 21. Там же. С. 111-112.
• 22. Там же. С. 112-203.
• 23. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 13. С. 6.
• 24. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 192-193.
• 25. Ющик А. И. Диалектика права. Ч. 1. С. 205-421.
• 26. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 193.
• 27. Гегель Г. В. Ф. Наука логики: в 3 т. Т. 2. М., «Мысль», 1971. С. 7.
• 28. Ющик А. И. Диалектика права. К. : Ред. журн. «Право Украины»; Ін Юре, 2013. Кн. 1: Общее учение о праве (Критический анализ общеправовых понятий). Ч. ІІ. 2013. С. 202.
• 29. Там же. С. 59-62.
• 30. Там же. С. 62-63.
• 31. Там же. С. 482-592.
• 32. Там же. С. 632.
• 33. Там же. С. 662-688.