Критика права
 Наука о праве начинается там, где кончается юриспруденция 

Марк Твен

 Марк Твен

Марк Твен (1835 — 1910) — американский писатель, журналист и общественный деятель; гуманист, демократ и антиклерикал; автор блестящих публицистических очерков и памфлетов, в которых критикуется общественное устройство, основанное на юридическом и социально-экономическом неравенстве и угнетении.

Актуальные и в начале XXI века политико-правовые проблемы поднимаются, в том числе, в таких текстах Марка Твена, как:

  • «Монолог короля Леопольда в защиту его владычества в Конго»,
  • «Чем занимается полиция»,
  • «В полицейском участке»,
  • «Монолог царя»,
  • «Послание ордену “Рыцарей святого Патрика”».


Цитаты автора:

Монолог царя

 Марк Твен

Что за странное, необъяснимое создание человек! Миллионы русских на протяжении столетий покорно разрешали нашей семье грабить их, оскорблять, попирать их права и жили, мучились и умирали единственно для того, чтобы обеспечить довольство нашей семьи! Это не люди, а ломовые лошади, хотя они носят одежду и ходят в церковь. Лошадь, у которой силы во сто раз больше, чем у человека, позволяет ему бить себя, погонять, морить голодом, а миллионы русских позволяют малой горстке солдат держать их в рабстве, хотя эти солдаты — их же сыновья и братья!

Если вдуматься, так вот что еще непонятно: за границей к царю и самодержавию подходят с теми же моральными мерками, какие приняты в цивилизованных странах. Поскольку там не полагается свергать тирана иначе как законным путем, кое-кто вообразил, будто этот порядок применим и к России; а в России вообще нет закона, есть лишь царская воля. Законы должны ограничивать — это их единственная функция. В цивилизованных странах они ограничивают всех граждан в равной степени, и это правильно и справедливо, в моей же державе если и существуют законы, то на нашу семью они не распространяются. Мы делаем, что хотим. Веками делали, что хотели. Преступление для нас привычное ремесло, убийство — привычное занятие, кровь народа — привычный напиток. Миллионы убийств лежат на нашей совести. А богобоязненные моралисты утверждают, что убивать нас — грех. Я и мои дядюшки — это семейство кобр, поставленное над ста сорока миллионами кроликов, мы всю жизнь терзаем их, и мучаем, и жиреем за их счет, однако же моралисты утверждают, что уничтожать нас — не обязанность, а преступление.

Не мне бы распространяться на эту тему, но ведь человек, посвященный во все тайны вроде меня, понимает, что это наивно до смешного и, по существу, нелогично. Наша семья для закона недосягаема: ни один закон нас не касается, нас не ограничивает, не дает народу защиты от нас. Отсюда вывод: мы вне закона. А ведь в того, кто вне закона, любой человек имеет право всадить пулю! Боже мой, что стало бы с нашим семейством, не будь на свете моралиста?! Он постоянно был нашей опорой, нашим заступником, нашим другом, ныне же он наш единственный друг. Как только начинаются зловещие разговоры об убийстве, он тут как тут со своей внушительной сентенцией: «Воздержитесь! Насилие никогда еще не приносило ценных политических результатов!» И этим он нас спасает. Я допускаю, что он и сам в это верит. Но верит, скорей всего, потому, что у него нет школьного учебника всемирной истории, который доказал бы ему, что его сентенция никакими фактами не подтверждается. Без насилия никогда не была свергнута ни одна тирания, и все троны воздвигнуты путем насилия; путем насилия мои предки укрепились на троне; с помощью убийств, предательства, клятвопреступлений, пыток, тюрем и каторги они охраняли этот трон в продолжение четырех столетий, и такими же средствами я сам удерживаю его сегодня. Любой из Романовых, прошедший выучку и имеющий за плечами некоторый опыт, может так перефразировать сентенцию моралиста: «Насилие, и только насилие, приносит ценные политические результаты». Моралисту ясно, что ныне, впервые в истории, мой трон действительно в опасности: нация пробуждается от рабской летаргии, длившейся с незапамятных времен. Но ему невдомек, что причиной тому послужили четыре акта насилия: уничтожение мною финляндской конституции, убийство Бобрикова и убийство Плеве революционерами и массовый расстрел невинных людей, учиненный мною несколько дней назад.


// Монолог царя

Чем занимается полиция

Разве не добродетельна наша полиция? Разве не следит она за порядком в городе? Не ее ли бдительность и умелая работа возвращают на путь истины устрашенных хулиганов и головорезов? Разве это не подтверждается тем, что наши дамы, когда их охраняет полк солдат, осмеливаются в дневное время ходить даже по окраинам города? Разве это не подтверждается тем, что хотя многие важные преступники преспокойно разгуливают на свободе, но стоит только какому-нибудь китайцу залезть в чужой курятник, как его в два счета засадят в каталажку и имена полисменов, задержавших похитителя курицы, будут увековечены на столбцах газет?... А какие полисмены сметливые, энергичные, подвижные! Взгляните на любого из них, как он шествует по тротуару со скоростью один квартал в час, — от такого темпа у людей начинает рябить в глазах и делается нервное расстройство. (...) Полюбуйтесь, вот он стоит в своей любимой позе на солнышке, прислонившись спиной к фонарному столбу, — спокойный, неторопливый, вполне довольный своей жизнью, почесывая ногой ногу.

// Чем занимается полиция

Записные книжки

Во время серьезных общественных кризисов, чреватых кровавыми событиями, толпа на самом деле мало заботится о том, на чьей стороне правда. Она заботится лишь о том, чтобы быть на стороне сильного. В Северных штатах, в годы перед войной, тех, кто выступал против рабовладения, презирали, травили, подвергали остракизму. Это делали «патриоты». Потом мало-помалу «патриоты» перешли на сторону тех, кто боролся с рабовладением, и тогда это стало считаться патриотичным.

Есть два рода патриотизма: монархический патриотизм и республиканский патриотизм. В первом случае монарх и правительство спокойно подсовывают вам свое представление о патриотизме. Во втором — ни правительство, ни даже нация в целом не в праве указывать отдельному гражданину, каким должен быть его патриотизм. Евангелие монархического патриотизма гласит: «Мой король всегда прав!» Мы рабски скопировали его, лишь слегка изменив формулировку: «Моя страна! И в правом, и в неправом!»

Мы отбросили прочь наиболее драгоценное право, каким владели, — право отдельного гражданина восстать и против родины, и против знамени, если он (он один!) считает, что родина и знамя выступают в защиту неправого дела. Мы отбросили прочь это право, а с ним вместе и все подлинно достойное, что содержится в этом нелепом, вызывающем хохот слове «Патриотизм».

// Записные книжки