Юридический социализм [Редактировать]

См. предварительные пояснения редакторов собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса[1].

/495/ Мировоззрение средних веков было по преимуществу теологическим. Европейский мир, фактически лишенный внутреннего единства, был объединен христианством против общего внешнего врага — сарацин. Западноевропейский мир, представлявший собой группу народов, развитие которых происходило в условиях постоянно изменявшихся взаимоотношений, объединялся католицизмом. Это теологическое единство было не только идейным. Оно действительно существовало и не только в лице папы, монархического средоточия этого единства, но прежде всего в лице церкви, организованной на феодальных и иерархических началах. Владея в каждой стране приблизительно третьей частью всех земель, церковь обладала внутри феодальной организации огромным могуществом. Церковь с ее феодальным землевладением являлась реальной связью между различными странами; своей феодальной организацией церковь давала религиозное освящение светскому государственному строю, основанному на феодальных началах. Духовенство было к тому же единственным образованным классом. Отсюда само собой вытекало, что церковная догма являлась исходным пунктом и основой всякого мышления. Юриспруденция, естествознание, философия — все содержание этих наук приводилось в соответствие с учением церкви.

Однако в недрах феодализма развивалось могущество бюргерства. Новый класс выступил против крупных землевладельцев. Городские бюргеры были прежде всего исключительно товаропроизводителями и торговцами, между тем как феодальный способ производства покоился по преимуществу на /496/ собственном потреблении продуктов, произведенных внутри узкого круга, — на потреблении частью самими производителями, частью феодалами, облагавшими их поборами. Скроенное по мерке феодализма католическое мировоззрение не могло больше удовлетворять этот новый класс, так как оно не соответствовало созданным им новым условиям производства и обмена. Тем не менее и этот класс еще долгое время оставался в оковах всемогущей теологии. Все реформационные движения и связанная с ними борьба, происходившая с XIII до XVII столетия под религиозной вывеской, были по своему теоретическому содержанию лишь многократными попытками бюргерства, городских плебеев и поднимавшегося вместе с ними на восстания крестьянства приспособить старое теологическое мировоззрение к изменившимся экономическим условиям и жизненному укладу новых классов. Но так не могло долго продолжаться. Религиозное знамя развевалось в последний раз в Англии в XVII веке, а менее пятидесяти лет спустя новое мировоззрение выступило во Франции уже без всяких прикрас и это юридическое мировоззрение должно было стать классическим мировоззрением буржуазии.

Это было теологическое мировоззрение, которому придали светский характер. Место догмы, божественного права заняло право человека, место церкви заняло государство. Экономические и общественные отношения, которые ранее, будучи санкционированы церковью, считались созданием церкви и догмы, представлялись теперь основанными на праве и созданными государством. Поскольку товарообмен в масштабе общества и в своем наиболее развитом виде вызывает, особенно благодаря системе авансирования и кредита, сложные договорные отношения и тем самым предъявляет требование на общепризнанные правила, которые могут быть даны только обществом в целом, — на правовые нормы, установленные государством, — постольку создалось представление, будто эти правовые нормы обязаны своим возникновением не экономическим фактам, а формальным установлениям, вводимым государством. А так как конкуренция — эта основная форма взаимосвязи свободных товаропроизводителей — является величайшей уравнительницей, то равенство перед законом стало основным боевым кличем буржуазии. Тот факт, что борьба этого нового восходящего класса против феодалов и защищавшей их тогда абсолютной монархии должна была, как всякая классовая борьба, стать политической борьбой, борьбой за обладание государственной властью, и вестись за правовые требования, — этот факт способствовал упрочению юридического мировоззрения.

/497/ Но буржуазия породила своего антипода, пролетариат, а с ним и новую классовую борьбу, которая началась еще раньше, чем буржуазия окончательно завоевала политическую власть. Так же как в свое время буржуазия в борьбе против дворянства еще долго придерживалась по традиции теологического мировоззрения, так и пролетариат вначале перенял от противника юридический способ мышления и в нем искал оружие против буржуазии. Первые пролетарские партийные объединения, как и их теоретические представители, оставались всецело на юридической «правовой почве», только они себе сконструировали не такую «правовую почву», какая была у буржуазии. С одной стороны, требование равенства было расширено в том смысле, что юридическое равенство должно быть дополнено общественным равенством. С другой стороны, из положений Адама Смита, гласящих, что труд является источником всякого богатства, но что рабочий, однако, должен поделиться продуктом своего труда с землевладельцем и капиталистом, был сделан вывод о несправедливости такого раздела и необходимости совершенно упразднить его, либо, по крайней мере, видоизменить в пользу рабочего. Однако уже наиболее выдающиеся мыслители среди ранних социалистов — Сен-Симон, Фурье и Оуэн — почувствовали, что, оставаясь в этом вопросе на чисто юридической «правовой почве», нельзя устранить бедствий, порожденных буржуазно-капиталистическим способом производства и, особенно, современной крупной промышленностью, и это побудило их совершенно покинуть юридически-политическую область и объявить бесплодной всякую политическую борьбу.

Обе эти точки зрения были одинаково непригодны для того, чтобы послужить точным и всесторонним выражением освободительных стремлений рабочего класса, вызванных его экономическим положением. Требование равенства не менее, чем требование полного трудового дохода, приводило к неразрешимым противоречиям, когда нужно было дать им конкретную юридическую формулировку, причем суть дела, преобразование способа производства, оставалась более или менее не затронутой. Отказ великих утопистов от политической борьбы был одновременно отказом от классовой борьбы, то есть единственно возможного способа проявления жизнедеятельности того класса, в интересах которого они выступали. Обе точки зрения абстрагировались от тех исторических условий, которым они были обязаны своим существованием, обе апеллировали к чувству: одни к чувству справедливости, другие — к чувству человечности. Обе облекали свои требования в форму благочестивых /498/ пожеланий, о которых нельзя было сказать, почему они должны быть осуществлены именно теперь, а не на тысячу лет раньше или позже.

Рабочий класс, который вследствие превращения феодального способа производства в капиталистический был лишен всякой собственности на средства производства и для которого под воздействием механизма капиталистического способа производства это отсутствие собственности стало состоянием, неизменно передающимся по наследству всем последующим поколениям, — этот класс не может в юридической иллюзии буржуазии найти исчерпывающее выражение своих жизненных условий. Он может сам вполне осознать эти свои жизненные условия только в том случае, если будет рассматривать вещи такими, какие они есть в действительности, а не сквозь юридически окрашенные очки. А в этом помог ему Маркс своим материалистическим пониманием истории, доказав, что все юридические, политические, философские, религиозные и тому подобные представления людей в конечном счете определяются экономическими условиями их жизни, их способом производства и обмена продуктов. Тем самым было выдвинуто мировоззрение, отвечающее условиям жизни и борьбы пролетариата; отсутствию собственности у рабочих могло соответствовать только отсутствие иллюзий в их головах. И это пролетарское мировоззрение совершает теперь свое победное шествие по всему миру.

Борьба обоих мировоззрений, само собой разумеется, еще продолжается, и не только между пролетариатом и буржуазией, но и между свободно мыслящими рабочими и рабочими, находящимися еще во власти старых традиций. В общем старое мировоззрение защищают обычные политики, с помощью обычных аргументов. Однако существуют еще и так называемые ученые юристы, делающие из юриспруденции особое призвание[2].

До сих пор эти господа считали ниже своего достоинства заниматься теоретической стороной рабочего движения. Мы /499/ должны быть, таким образом, особенно признательными, когда, наконец, настоящий профессор права г-н д-р Антон Менгер снисходит настолько, чтобы «подробнее осветить в догматическом аспекте» историю социализма с точки зрения «философии права»[3].

В самом деле, социалисты до сих пор заблуждались. Они игнорировали как раз то, что является самым важным.

«Только тогда, когда социалистические идеи будут очищены от бесконечных народнохозяйственных и филантропических рассуждений... и будут превращены в трезвые правовые понятия» (стр. III), только тогда, когда будет устранено все «политико-экономическое обрамление» (стр. 37), только тогда может быть предпринята «юридическая переработка социализма» — эта «важнейшая задача философии права наших дней».

Однако в «социалистических идеях» речь идет именно о народнохозяйственных отношениях, прежде всего об отношении между наемным трудом и капиталом, и тут народнохозяйственные рассуждения, по-видимому, представляют собой нечто большее, чем просто «обрамление», которое надо устранить. Притом и политическая экономия относится к так называемым наукам и к тому же с несколько большим основанием, чем философия права, ибо она занимается фактами, а не как последняя, одними лишь представлениями. Но для юриста-профессионала это совершенно безразлично. Экономические исследования имеют в его глазах одинаковую ценность с филантропическими декламациями. Fiat justitia, pereat mundus[4].

Далее, «политико-экономическое обрамление» у Маркса представляет собой — и это особенно удручает нашего юриста — не только чисто экономическое исследование. Оно носит по преимуществу исторический характер. Оно показывает ход общественного развития от феодального способа производства средних веков до современного развитого капиталистического способа производства, исчезновение прежних классов и классовых противоположностей и образование новых классов с новыми противоположными интересами, которые, между прочим, выражаются и в новых правовых требованиях. Слабое понимание этого как будто пробуждается и у нашего юриста, когда он на стр. 37 делает открытие, что современная

«философия права... есть по существу только отражение исторически унаследованного правопорядка», что ее можно было бы «назвать буржуазной философией права», рядом с которой «в лице социализма возникает философия права неимущих классов народа».

/500/ Но если это так, то чем это объясняется? Откуда появились эти «буржуа» и эти «неимущие классы народа», обладающие особой, соответствующей классовому положению каждой из сторон философией права? Возникли ли они из права или из экономического развития? А разве Маркс говорит что-либо иное, кроме того, что правовые воззрения отдельных крупных общественных классов обусловливаются в каждый данный момент классовым положением последних? Каким образом Менгер оказался среди марксистов?

Однако это только недосмотр, непроизвольное признание силы новой теории, которое вырвалось у строгого юриста и которое мы поэтому также только регистрируем. Напротив, там, где наш корифей права стоит на своей собственной правовой почве, он проявляет пренебрежение к экономической истории. Гибнущая Римская империя является его излюбленным примером.

«Никогда еще средства производства не были так централизованы», — рассказывает он нам, — «как в то время, когда половина африканской провинции находилась в собственности шести лиц..., никогда страдания рабочих классов не были более сильны, чем тогда, когда почти каждый производительный рабочий был рабом. Не было недостатка также — особенно у отцов церкви — в резкой критике существующего общественного строя, которую можно было бы сравнить с лучшими современными социалистическими сочинениями, и все же за падением Западной Римской империи последовал отнюдь не социализм, а средневековый правопорядок» (стр. 108).

А почему это произошло? Потому, что

«перед нацией не стояло ясной, свободной от всякого преувеличения, картины будущего строя».

Г-н Менгер полагает, что во времена упадка Римской империи существовали уже экономические предпосылки современного социализма, недоставало только его юридической формулировки. Поэтому-то вместо социализма появился феодализм и материалистическое понимание истории таким образом сведено ad absurdum![5]

То, что юристы Римской империи времен упадка так искусно привели в систему, было не феодальное, а римское право, право общества, состоящего из товаропроизводителей. Так как г-н Менгер исходит из той предпосылки, что юридические представления являются движущей силой истории, то он предъявляет здесь римским юристам невероятное требование, согласно которому они должны были бы, вместо создания системы права существующего римского общества, создать ее прямую противоположность, а именно «ясную, свободную от всякого преувеличения /501/ картину» фантастического общественного строя. Вот к чему сводится менгеровская философия права, примененная к римскому праву! Но уж совсем нелепо утверждение Менгера, будто еще никогда экономические условия не были так благоприятны для социализма, как во времена римских императоров. Социалисты, которых Менгер намеревается опровергнуть, видят залог успеха социализма в развитии самого производства. С одной стороны, благодаря развитию механизированных крупных предприятий в промышленности и в сельском хозяйстве, процесс производства все более приобретает общественный характер, а производительность труда колоссально возрастает. Это делает необходимым уничтожение классовых различий и превращение товарного производства на частных предприятиях в производство, осуществляемое непосредственно самим обществом и для общества. С другой стороны, современный способ производства порождает класс, который во все возрастающей степени набирает силы для претворения в жизнь такого развития и становится все более заинтересованным в нем — свободный, работающий пролетариат.

Сравните теперь с этим условия императорского Рима, где ни в промышленности, ни в сельском хозяйстве не было и речи о крупном машинном производстве. Конечно, мы встречаем там концентрацию земельной собственности, но надо быть юристом, чтобы отождествлять это с развитием общественной формы труда на крупных предприятиях. Если мы предложим г-ну Менгеру три примера землевладения: ирландского лендлорда, который владеет 50 тыс. акров земли, обрабатываемых в мелких хозяйствах 5 тыс. арендаторов по 10 акров каждое в среднем; шотландского лендлорда, превратившего 50 тыс. акров в заповедник для охоты, и американскую гигантскую ферму в 10 тыс. акров, где пшеница выращивается методами крупнопромышленного производства, то Менгер объявит, что в первых двух случаях концентрация средств производства в пять раз выше, чем в последнем.

Развитие римского сельского хозяйства во времена императоров вело, с одной стороны, к расширению пастбищного хозяйства на огромные пространства и к обезлюдению страны, а с другой — к раздроблению имений на мелкие арендные участки, передававшиеся колонам, то есть к созданию карликовых хозяйств зависимых мелких крестьян, предшественников позднейших крепостных, к утверждению, следовательно, такого способа производства, в котором в зародыше уже содержался способ производства, господствовавший в средние века. И помимо всего прочего, уже только в силу этого, почтеннейший /502/ г-н Менгер, Римскую империю сменил «средневековый правопорядок». Правда, иногда в отдельных провинциях попадались и крупные сельскохозяйственные предприятия, но это были не хозяйства, основанные на машинном производстве со свободными рабочими, а плантационные хозяйства с рабами, варварами самых различных национальностей, часто не понимавшими друг друга. Этим последним противостояли свободные пролетарии, но не работающие, а люмпен-пролетарии. В наше время общество во все возрастающей степени держится на труде пролетариев, они становятся все более необходимыми для его существования. Римские же люмпен-пролетарии были паразитами, не только бесполезными, но даже вредными для общества, и поэтому они не являлись решающей силой.

А г-ну Менгеру представляется, что способ производства и народ никогда еще не были так зрелы для социализма, как во времена императоров! Отсюда можно видеть, какое преимущество приобретаешь, когда держишься возможно дальше от экономического «обрамления».

Отцов церкви мы оставим ему, так как он умалчивает, в чем именно их «критику существующего общественного строя можно было бы сравнить с лучшими современными социалистическими сочинениями». Отцам церкви мы обязаны некоторыми интересными сведениями о римском обществе времен упадка, но критикой этого общества они, как правило, не занимались, а довольствовались тем, что просто порицали его, и притом в таких резких выражениях, что в сравнении с ними самый резкий язык современных социалистов и даже негодующие крики анархистов кажутся весьма кроткими. Имеет ли г-н Менгер в виду это их «превосходство»?

С тем же пренебрежением к историческим фактам, которое мы только что отмечали, Менгер на стр. 2 утверждает, что привилегированные классы получают свой доход, не давая лично обществу ничего взамен. Тот факт, что господствующие классы в период своего восходящего развития выполняют вполне определенные социальные функции и именно благодаря этому становятся господствующими, — этот факт ему, следовательно, совершенно неизвестен. В то время как социалисты признают историческое право на существование этих классов в течение известного периода, Менгер объявляет здесь присвоение ими прибавочного продукта воровством. Поэтому его может только удивлять, что эти классы, как он констатирует на стр. 122, 123, с каждым днем все более теряют силу, позволяющую им защищать свое право на этот доход. А то, что эта сила заключается в выполнении социальных функций и что с уничтожением /503/ этих функций в ходе дальнейшего развития она исчезает — остается для этого великого мыслителя чистой загадкой.

Довольно. Господин профессор берется трактовать социализм в духе философии права, то есть свести его к нескольким кратким юридическим формулам, к социалистическим «основным правам», к новому изданию прав человека для XIX века. Такие основные права имеют, правда, лишь

«незначительную практическую силу воздействия», но «для науки они не бесполезны» — как «лозунги» (стр. 5, 6).

Таким образом, мы дошли уже до того, что имеем теперь дело только с лозунгами. Сначала устраняется историческая связь и историческое содержание огромного движения, чтобы очистить место для одной лишь «философии права», а потом и эта философия права сводится к лозунгам, которые, по признанию самого автора, практически ни гроша не стоят! Было, действительно, из-за чего огород городить!

Господин профессор делает открытие, что весь социализм можно юридически свести к трем таким лозунгам, к трем основным правам, а именно:

1) право на полный трудовой доход,

2) право на существование,

3) право на труд.

Право на труд есть только временное требование, «первая неуклюжая формула, в которой резюмируются революционные требования пролетариата» (Маркс)[6]. Это требование, следовательно, к данному случаю вообще не относится. Зато забыто требование равенства, которое господствовало во всем французском революционном социализме от Бабёфа до Кабе и Прудона. Этому требованию, однако, г-н Менгер вряд ли сможет придать юридическую формулировку, несмотря на то, или может быть именно благодаря тому, что оно является самым юридическим из всех упомянутых. Таким образом, в качестве квинтэссенции остаются только тощие положения 1 и 2, которые к тому же еще противоречат друг другу, о чем Менгер догадывается, наконец, на стр. 27, но это отнюдь не мешает ему утверждать, что всякая социалистическая система должна вращаться в рамках этих положений (стр. 6). Очевидно, однако, что втискивание разнообразнейших социалистических учений самых различных стран и ступеней развития в эти два «лозунга» должно вести к фальсификации всей картины. То своеобразие каждого отдельного учения, которое именно и составляет его историческое значение, не только отбрасывается здесь в сторону, как нечто второстепенное, но попросту отвергается, как нечто /504/ ложное, поскольку отклоняется от лозунга или противоречит ему.

Рассматриваемое сочинение касается только № 1, права на полный трудовой доход.

Право рабочего на полный трудовой доход, то есть право каждого отдельного рабочего на его индивидуальный трудовой доход, — есть идея, которую мы в такой определенной форме находим только в учении Прудона. Совершенно иным является требование, чтобы средства производства и продукты производства принадлежали совокупности трудящихся. Это требование является коммунистическим и идет значительно дальше требования № 1, — открытие, которое Менгер делает на стр. 48 и которое приводит его в немалое смущение. Он вынужден поэтому то помещать коммунистов под рубрику лозунга № 2, то всячески коверкать и перевертывать основное право № 1, чтобы как-нибудь подвести их под эту рубрику. Это происходит на стр. 7. Здесь предполагается, что после уничтожения товарного производства последнее все же продолжает существовать. Г-ну Менгеру кажется вполне естественным, что и в социалистическом обществе будут производиться меновые стоимости, следовательно, товары для продажи, а также будут впредь существовать цены на труд, и что, следовательно, рабочая сила будет по-прежнему продаваться как товар. Единственный вопрос, который он при этом ставит перед собой, таков: будут ли в социалистическом обществе сохранены с определенной надбавкой исторически унаследованные цены на труд или должен возникнуть

«совершенно новый принцип определения цены труда».

Последнее, по его мнению, потрясло бы общество в еще большей степени, чем само установление социалистического общественного строя! Эта путаница понятий вполне естественна, ибо наш ученый на стр. 94 говорит о социалистической теории стоимости, следовательно, воображает, подобно известным образцам, будто марксова теория стоимости должна служить масштабом распределения в будущем обществе. Более того, на стр. 56 рассказывается, что полный трудовой доход не есть нечто определенное, так как он может быть вычислен на основании по меньшей мере трех различных масштабов, и, наконец, на стр. 161, 162 мы узнаем, что он образует «естественный принцип распределения» и возможен только в таком обществе, где будет существовать общая собственность, но с индивидуальным пользованием, следовательно, в обществе, которое ни один из современных социалистов не выдвигает в качестве своей конечной /505/ цели! Замечательное основное право! Замечательный философ права рабочего класса!

Этим Менгер облегчил себе задачу «критического» изложения истории социализма. Три слова заветных я вам назову и если они даже из уст в уста и не переходят[7], то все же их совершенно достаточно для того экзамена на аттестат зрелости, которому подвергаются здесь социалисты. Итак сюда, Сен-Симон, сюда, Прудон, сюда, Маркс, и как вы там еще называетесь: клянетесь ли вы номером 1 или номером 2, или номером 3? Сюда, на мое прокрустово ложе, и все, что выходит за его пределы, я отсекаю, как экономическое и филантропическое обрамление!

Здесь важно только одно: у кого впервые встречаются эти три основных права, октроированные Менгером социализму; кто первый выдвинул одну из этих формул, тот великий человек. Понятно, что при этом не обходится без забавных промахов, несмотря на весь наукообразный аппарат. Так, он полагает, что у сен-симонистов термин oisifs означает имущие, а термин travailleurs — трудящиеся классы (стр. 67), и даже в заглавии сен-симонистского сочинения «Les oisifs et les travailleurs. — Fermages, loyers, interets, salaires» («Тунеядцы и трудящиеся. — Аренда, сдача в наем, проценты, заработная плата»)[8], где уже отсутствие упоминания о прибыли должно было бы показать ему его заблуждение. На той же странице Менгер сам цитирует характерное место из «Globe», органа сен-симонизма, где в противовес oisifs, наряду с учеными и художниками прославляются, как благодетели человечества, и industriels, то есть фабриканты, и где выдвигается требование только упразднения дани в пользу oisifs, то есть рантье, тех, которые получают доход от аренды, сдачи в наем помещений и процентов. Прибыль снова отсутствует в этом перечне. Фабрикант занимает в сен-симонистской системе выдающееся положение, как влиятельный и хорошо оплачиваемый уполномоченный общества, и г-ну Менгеру следовало бы основательнее изучить это положение прежде, чем он в будущем переработает его в духе философии права.

На стр. 73 мы узнаем, что Прудон в своих «Экономических противоречиях»[9] обещал, «правда, довольно неясно, новое решение социального вопроса» при сохранении товарного производства и конкуренции. То, что г-ну профессору кажется довольно неясным еще в 1886 г., Маркс разглядел уже в 1847 г., показав, что все это весьма старо, и смог предсказать Прудону то банкротство, которое тот потерпел в 1849 году[10].

/506/ Однако довольно. Все, о чем мы до сих пор говорили, является для г-на Менгера, а также для его публики лишь второстепенным. Если бы Менгер писал только историю правa № 1, его сочинение осталось бы незамеченным. Для его книги эта история является только предлогом, цель ее — развенчать Маркса. И читают это сочинение только потому, что в нем речь идет о Марксе. Уже давно стало не так легко критиковать Маркса, с тех пор как понимание его системы проникло в широкие круги, и критик не может больше спекулировать на неосведомленности публики. Только одно еще остается: чтобы развенчать Маркса, его заслуги приписывают другим социалистам, которыми теперь никто не интересуется, которые уже сошли со сцены, утратили какое-либо политическое и научное значение. Таким способом надеются разделаться с основателем пролетарского мировоззрения и с самим этим мировоззрением. Это и предпринял г-н Менгер. Не напрасно ведь он профессор. Надо же и совершить что-нибудь.

Задача решается очень просто.

Современный общественный строй предоставляет землевладельцу и капиталисту «право» на часть — наибольшую — произведенного рабочим продукта. Основное право № 1 гласит, что это право есть несправедливость и что рабочему должен принадлежать весь трудовой доход. Этим исчерпывается все содержание социализма, если отвлечься от основного права № 2. Следовательно, кто первым сказал, что современное право владельцев земли и других средств производства на часть трудового дохода есть несправедливость, тот великий человек, основатель «научного» социализма! Такими были Годвин, Холл и Томпсон, Отбросив все «бесконечные народнохозяйственные обрамления», Менгер находит у Маркса в виде юридического остатка только это же самое утверждение. Следовательно, Маркс списал у старых англичан, особенно у Томпсона, и старательно замолчал свой источник. Доказательство налицо.

Мы отказываемся от всякой попытки объяснить нашему недогадливому юристу, что Маркс нигде не выдвигает требования «права на полный трудовой доход», что в своих теоретических произведениях он вообще не выдвигает никаких требований правового характера. Даже у нашего юриста пробуждается отдаленное понимание этого, когда он упрекает Маркса в том, что тот нигде не дал

«серьезного обоснования права на полный трудовой доход» (стр. 98).

В теоретических исследованиях Маркса юридическое право, являющееся всегда только отражением экономических условий /507/ определенного общества, играет лишь самую второстепенную роль. Напротив, первое место в этих исследованиях занимает раскрытие исторических причин существования в определенные эпохи известных порядков, способов присвоения, общественных классов. Изучение этих проблем и интересует в первую очередь всякого, кто видит в истории отличающийся внутренней связью, хотя часто и противоречивый процесс развития, а не, как это считали в XVIII веке, только беспорядочное нагромождение глупостей и зверств. Маркс признает историческую неизбежность, следовательно, и обусловленность существования античных рабовладельцев, средневековых феодалов и т. д. в ограниченные определенными рамками исторические периоды, в течение которых они являлись рычагами развития человечества. Маркс, таким образом, признает для определенного периода историческую обусловленность эксплуатации, присвоения другими продукта труда рабочего, но одновременно он доказывает не только то, что эта историческая обусловленность теперь перестала существовать, но и то, что дальнейшее сохранение эксплуатации в какой бы то ни было форме, вместо того, чтобы способствовать общественному развитию, с каждым днем все больше тормозит его и приводит ко все более острым коллизиям. И попытка Менгера втиснуть эти составившие эпоху исторические исследования в свое узкое юридическое прокрустово ложе доказывает только его собственную полную неспособность понимать вещи, выходящие за пределы узкого юридического горизонта. Его основное право № 1 в такой формулировке для Маркса вообще не существует.

Но вот и самое важное!

Г-н Менгер открыл у Томпсона термин «прибавочная стоимость», surplus value. Сомнений нет, Томпсон, следовательно, открыл прибавочную стоимость, а Маркс — только жалкий плагиатор:

«В этих рассуждениях Томпсона мы сразу узнаем тот ход мыслей, даже тот способ выражения, которые позже вновь встречаются у столь многих социалистов, в частности также у Маркса и Родбертуса» (стр. 53).

Томпсон, таким образом, бесспорно является «самым выдающимся основателем научного социализма» (стр. 49). А в чем состоит этот научный социализм?

Тот взгляд, «что земельная рента и прибыль на капитал представляют собой вычеты, производимые собственниками земли и капитала из полного трудового дохода, ни в коем случае не является свойственным только социализму, так как некоторые представители буржуазной политической экономии, например, Адам Смит, исходят из той же самой точки зрения, Томпсон и его последователи оригинальны лишь в том отношении, что /508/ они рассматривали земельную ренту и прибыль на капитал как несправедливые вычеты, противоречащие праву рабочего на полный трудовой доход» (стр. 53, 54).

Научный социализм, таким образом, состоит не в том, чтобы открыть какой-либо экономический факт, ибо это, согласно Менгеру, уже было сделано экономистами ранее, а просто в том, чтобы объявить этот факт несправедливым. Таково мнение г-на Менгера. Если бы социалисты в самом деле так легко смотрели на свою задачу, они давно могли бы прекратить всякую деятельность и г-н Менгер был бы избавлен от позора со своей философией права. Но такова уж судьба тех, кто пытается свести всемирно-историческое движение к юридическим лозунгам, умещающимся в жилетном кармане.

Однако как же быть с украденной у Томпсона прибавочной стоимостью? Тут дело обстоит следующим образом:

В своем «Исследовании принципов распределения богатства и т. д.»[11], гл. I, отд. 15, Томпсон рассматривает,

«какую относительную часть продукта своего труда рабочие должны» («ought» — дословно «обязаны», следовательно, «должны по праву») «заплатить за статью, именуемую капиталом, владельцам последнего, именуемым капиталистами?» Капиталисты утверждают, что «без этого капитала, без машин, сырья и т. д. труд сам по себе ничего бы не произвел, и поэтому вполне справедливо, что рабочий оплачивает чем-либо пользование им». И Томпсон продолжает: «Несомненно, рабочий должен что-либо заплатить за пользование капиталом, если он, к своему несчастью, сам не владеет им. Вопрос только в том, какая часть продукта его труда должна (ought) быть удержана за это пользование?» (стр. 128, издание, подготовленное Пэром, 1850).

Это уже совсем не похоже на «право на полный трудовой доход». Напротив, Томпсон считает в порядке вещей, чтобы рабочий уступил часть своего трудового дохода, как плату за пользование субсидированным ему капиталом. Вопрос для него только в размерах этой части. И для этого существуют «два масштаба, — масштаб рабочего и масштаб капиталиста». А каков масштаб рабочего?

«Уплата суммы, которая возмещала бы изнашиваемость капитала, его стоимость, если он полностью потреблен, и кроме того включала бы такое добавочное вознаграждение его собственника и управляющего (superintendent), которое обеспечило бы последним такие же жизненные удобства, какими пользуются действительно занятые (more actively employed) производительным трудом рабочие».

Таково, по Томпсону, требование рабочего, и всякий, кто сразу не «узнает» здесь «ход мыслей и даже способ выражения Маркса», тот без всякого снисхождения будет провален на экзамене по философии права у г-на Менгера.

/509/ Однако прибавочная стоимость, — где же остается прибавочная стоимость? Терпение, любезный читатель, мы сейчас к этому подходим.

«Масштабом капиталиста была бы та дополнительная стоимость, которую производит то же количество труда благодаря использованию машин или другого капитала, так что вся эта прибавочная стоимость была бы получена капиталистом в силу его умственного превосходства и ловкости, при помощи которых он накопил свой капитал и предоставил его рабочим или передал им его в пользование» (Томпсон, стр. 128).

Это место, взятое буквально, совершенно непонятно. Без средств производства невозможно никакое производство. Средства же производства здесь предполагаются в форме капитала, то есть во владении капиталистов. Если таким образом рабочий производит без «использования машин или другого капитала», то он пытается сделать невозможное и ничего, соответственно, не производит. Если же он производит с использованием капитала, то весь его продукт будет тем, что здесь называется прибавочной стоимостью. Пойдем поэтому дальше. И вот на стр. 130 Томпсон заставляет того же капиталиста говорить следующее:

«До изобретения машин, до создания мастерских и фабрик, какова была тогда величина продукта, произведенного рабочим своими силами, без вспомогательных средств? Какой бы она ни была, рабочий должен получать продукт сполна и впредь... Но тому, кто построил здания или машины, или приобрел их путем добровольного обмена, тому должна принадлежать вся прибавочная стоимость произведенных товаров, как вознаграждение», и т. д.

Капиталист Томпсона высказывает здесь только то, что составляет повседневную иллюзию фабриканта, а именно, будто бы рабочее время рабочего, производящего при помощи машин и т. д., создает бòльшую стоимость, чем создавало рабочее время простого ремесленника, работавшего вручную, до изобретения машин. Эту иллюзию порождает чрезвычайная «прибавочная стоимость», присваиваемая капиталистом, который с новоизобретенной машиной, монополизированной им одним или, может быть, еще несколькими другими капиталистами, вторгается в область, где господствовал до того ручной труд. Цена продукта ручного труда определяет в этом случае рыночную цену всего продукта этой отрасли промышленности; продукт же машинного производства стоит, может быть, лишь четвертую часть этого труда и приносит, следовательно, фабриканту «прибавочную стоимость» в размере 300 процентов себестоимости этого продукта.

Конечно, всеобщее распространение новой машины быстро кладет конец такого рода «прибавочной стоимости», но тогда капиталист видит, что в той же мере, в какой продукт машинного /510/ производства начинает определять рыночную цену, и эта цена все более и более снижается до уровня его действительной стоимости, в той же мере падает также и цена продукта ручного труда, опускаясь ниже его первоначальной стоимости, и что таким образом машинный труд и теперь еще производит известную «прибавочную стоимость» в сравнении с ручным трудом. Этот самый обыкновенный самообман Томпсон вкладывает здесь в уста своему фабриканту. Но как мало Томпсон сам разделяет этот самообман, видно из того, что он ясно говорит непосредственно перед этим, на стр. 127:

«Сырье, здания, заработная плата — все эти вещи ничего не могут прибавить к своей стоимости: дополнительная стоимость возникает только благодаря труду».

При этом мы извиняемся перед нашими читателями в том, что считаем нужным здесь исключительно для пользы и блага г-на Менгера еще специально подчеркнуть, что и эта «дополнительная стоимость» Томпсона ни в коем случае не совпадает с прибавочной стоимостью Маркса, а охватывает всю стоимость, прибавленную трудом к сырью, следовательно, равняется сумме стоимости рабочей силы и прибавочной стоимости в марксовом смысле.

Только теперь, после этих неизбежных «народнохозяйственных обрамлений» мы можем вполне оценить смелость г-на Менгера, с которой он на стр. 53 утверждает:

«По мнению Томпсона... всякую разницу между жизненно необходимыми потребностями рабочих и действительным доходом от их труда, ставшего более производительным благодаря машинам и другим затратам капитала, капиталисты рассматривают... как прибавочную стоимость (surplus value, additional value), которая должна принадлежать собственникам земли и капитала».

И это выдается за немецкое «вольное» изложение приведенной нами выше цитаты из Томпсона, стр. 128. Но у томпсоновского капиталиста речь идет только о разнице между продуктом того же количества труда (the same quantity of labour), в зависимости от того, применяется ли этот труд с использованием или без использования капитала, о разнице между продуктами равного количества ручного и машинного труда. «Жизненно необходимые потребности рабочих» г-н Менгер может ввести только контрабандным путем, прямо фальсифицируя Томпсона.

Констатируем таким образом: «прибавочная стоимость» томпсоновского капиталиста не есть «прибавочная стоимость» или «дополнительная стоимость» Томпсона, в еще гораздо меньшей степени какая-либо из них тождественна с «прибавочной /511/ стоимостью» г-на Менгера, и менее всего какая-либо из этих трех совпадает с «прибавочной стоимостью» Маркса.

Но это ни в малейшей степени не смущает г-на Менгера. Он продолжает на стр. 53:

«Земельная рента и прибыль на капитал являются поэтому не чем иным, как вычетами из полного трудового дохода, которые — к невыгоде рабочего — может производить собственник земли и капитала в силу своего установленного законом господствующего положения» (мысль, которая в полном своем объеме имеется уже у Адама Смита). И после этого г-н Менгер с триумфом восклицает: «В этих рассуждениях Томпсона мы сразу узнаем вновь тот ход мыслей, даже тот способ выражения, которые позже вновь встречаются у столь многих социалистов, в частности также у Маркса и Родбертуса».

Другими словами: г-н Менгер открыл у Томпсона термин surplus value (также additional value), «прибавочная стоимость», причем он только путем прямой передержки может скрыть, что surplus value или additional value встречаются у Томпсона в двух совершенно различных значениях, а оба эти значения, в свою очередь, совершенно отличны от того смысла, в котором употребляет термин «прибавочная стоимость» Маркс.

Вот все содержание его великого открытия! Какой жалкий результат в сравнении с помпезным заявлением в предисловии:

«Я в этом сочинении докажу, что Маркс и Родбертус свои важнейшие социалистические теории позаимствовали у более старых английских и французских теоретиков, не называя источников своих воззрений».

Как печально выглядит теперь сравнение, предшествующее этой фразе:

«Если бы кто-нибудь спустя тридцать лет после появления труда Адама Смита о богатстве народов снова «открыл» учение о разделении труда или если бы в наши дни какой-нибудь писатель захотел изложить теорию развития Дарвина как свою духовную собственность, то его сочли бы невеждой или шарлатаном. Только в области социальных наук, еще почти полностью лишенных какой-либо исторической традиции, возможны успешные попытки такого рода».

Мы оставим здесь в стороне тот факт, что Менгер все еще полагает, будто Адам Смит «открыл» разделение труда, между тем как уже Петти, за восемьдесят лет до Смита, всесторонне разработал этот вопрос. То, что сказано Менгером о Дарвине, поворачивается здесь, до известной степени, в противоположную сторону. Ионийский философ Анаксимандр еще в шестом столетии до нашей эры высказал тот взгляд, что человек путем развития произошел от рыбы, а, как известно, такова точка зрения и современного эволюционного естествознания. Но если бы кто-нибудь захотел выступить с заявлением, что уже в этом можно увидеть ход мыслей и даже способ выражения Дарвина и что Дарвин является лишь плагиатором Анаксимандра, /512/ старательно скрывавшим свой источник, то он поступил бы в отношении Дарвина и Анаксимандра так же, как фактически поступает г-н Менгер в отношении Маркса и Томпсона. Г-н профессор прав: «Только в области социальных наук» можно рассчитывать на то невежество, которое делает «возможными успешные попытки такого рода».

Так как наш великий знаток социалистической и экономической литературы придает такое значение словечку «прибавочная стоимость» независимо от того, какое понятие с ним связывается, то мы ему откроем секрет, что не только у Рикардо уже встречается термин surplus produce[12] (в главе о заработной плате)[13], но что рядом с употребляемым Сисмонди mieux-value[14] в повседневной деловой жизни Франции с незапамятных времен общепринято выражение plus-value для обозначения всякого увеличения стоимости, которое ничего не стоит владельцу товаров. После этого может показаться сомнительным, насколько сделанное Менгером открытие относительно того, что Томпсон или, вернее, томпсоновский капиталист открыл прибавочную стоимость, будет иметь какое-нибудь значение даже для философии права.

Г-н Менгер, однако, далеко еще не разделался с Марксом. Слушайте:

«Характерно, что Маркс и Энгельс вот уже сорок лет неправильно цитируют этот основной труд английского социализма» (а именно Томпсона) (стр. 50).

Мало того, что Маркс эту свою тайную Эгерию замалчивает в течение сорока лет, ему понадобилось еще ее и неправильно цитировать! И не однажды, а в течение сорока лет. И не только Маркс, но и Энгельс! Какое нагромождение умышленной низости!

Бедный Луйо Брентано, ты, который уже двадцать лет ищешь тщетно у Маркса хоть одну-единственную неверную цитату, ты, который в этой погоне не только пострадал сам, но и вверг в несчастье своего легковерного друга Седли Тейлора в Кембридже[15], ты должен повеситься, Луйо, что не ты до этого додумался. А в чем состоит эта ужасная, сорок лет упорно продолжающаяся и к тому еще «характерная» фальсификация, которая в силу преступного, также сорокалетнего сотрудничества Энгельса уже принимает характер злонамеренного заговора?

«... неверно цитируют, указывая как год появления книги 1827».

А книга вышла уже в 1824 году!

/513/ «Характерно», в самом деле, — для г-на Менгера. Но это, однако, далеко не единственный — заметь себе, Луйо! — не единственный случай фальсификации цитат со стороны Маркса и Энгельса, которые, по-видимому, промышляют этой фальсификацией может быть даже как странствующие ремесленники. В «Нищете философии», которая появилась в 1847 г., Маркс спутал Годскина с Гопкинсом, и 40 лет спустя (сорок лет какой-то провиденциальный срок для этих злонамеренных людей) Энгельс совершает то же преступление в предисловии к немецкому переводу «Нищеты»[16]. Ввиду столь тонкого чутья г-на профессора ко всяким опечаткам и опискам, можно считать потерей для человечества, что он не стал корректором в какой-нибудь типографии. Однако нет, мы вынуждены взять этот комплимент назад. Г-н Менгер не годится и в корректоры, ибо и он неверно списывает, следовательно, неверно цитирует. Это случается с ним не только в отношении английских, но и в отношении немецких заглавий. Так, он, например, ссылается на «энгельсовский перевод этого сочинения», именно «Нищеты». Перевод этот, как свидетельствует титульный лист, не принадлежит Энгельсу. Цитату из Маркса с упоминанием Гопкинса Энгельс приводит в указанном предисловии дословно, он был, следовательно, обязан оставить в своей цитате и эту неточность, если он не хотел неправильно цитировать Маркса. Но эти люди не смогут никогда угодить г-ну Менгеру.

Однако довольно об этих пустяках, в которых с таким наслаждением копается наш философ права. Для этого человека, как и для всех людей подобного сорта, «характерно» то, что он, который вообще узнал обо всей этой литературе только из произведений Маркса — он не цитирует ни одного английского автора, которого не цитировал бы уже Маркс, за исключением разве Холла и таких всемирно-известных писателей, как Годвин, тесть Шелли, — считает своим долгом продемонстрировать свое знакомство сверх того с двумя-тремя книгами, которых не знал Маркс «сорок лет тому назад», в 1847 году. Тот, кто, имея в кармане одни только заглавия цитированных Марксом сочинений и пользуясь современными справочными пособиями и удобствами Британского музея, не в состоянии сделать более важного открытия в этой области, чем то, что «Распределение» Томпсона появилось в 1824 г., а не в 1827 г., тому действительно нечего хвастать своей библиографической ученостью.

К г-ну Менгеру относится то же, что и ко многим другим социал-реформаторам нашего времени: громкие слова и пустяковые — если они вообще есть — дела. Обещают доказать, что Маркс — плагиатор, а доказывают, что один термин, /514/«прибавочная стоимость», употреблялся уже до Маркса, хотя и в другом смысле!

Точно так же обстоит дело с юридическим социализмом г-на Менгера. В предисловии г-н Менгер заявляет, что «в юридической переработке социализма» он видит «важнейшую задачу философии права нашего времени». «Правильное разрешение этой задачи будет существенно содействовать тому, чтобы неизбежные изменения нашего правопорядка совершались путем мирной реформы. Только тогда, когда социалистические идеи будут превращены в трезвые юридические понятия, практические государственные мужи будут в состоянии понять, насколько необходимо преобразование существующего правопорядка в интересах страдающих народных масс»[17]

И он хочет содействовать этой реформе путем изображения социализма как правовой системы.

А к чему сводится эта юридическая переработка социализма? В «заключительных замечаниях» говорится:

«Не подлежит никакому сомнению, что разработка такой правовой системы, которая всецело руководствовалась бы этими фундаментальными правовыми идеями» (основные права №№ 1 и 2) «есть дело отдаленного будущего» (стр. 163).

То, что в предисловии выступает, как важнейшая задача «нашего времени», в заключении отодвигается в «отдаленное будущее».

«Необходимые изменения» (существующего правопорядка) «последуют путем долгого исторического развития, подобно тому, как наш современный общественный строй в течение веков настолько разложил и разрушил феодальную систему, что в конечном счете достаточно было лишь одного толчка, чтобы полностью устранить ее» (стр. 164).

Очень хорошо сказано, но к чему тогда философия права, если «историческое развитие» общества само приведет к необходимым изменениям? Согласно предисловию, именно юристы призваны указывать путь общественному развитию; теперь же, когда юрист подходит к выполнению своих обещаний, ему изменяет храбрость, и он что-то бормочет об историческом развитии, которое все само устроит.

«Направлено ли, однако, наше социальное развитие на осуществление права на полный трудовой доход или права на существование?»

Г-н Менгер заявляет, что не знает этого. Так позорно предает он теперь свои социалистические «основные права». Но если эти основные права не в состоянии никого соблазнить, если они не определяют и не осуществляют социальное развитие, а наоборот, сами определяются и осуществляются этим развитием, то к чему тогда все эти старания свести весь социализм к основным правам? К чему тогда старания лишить социализм его экономического и исторического «обрамления», если мы вслед /515/ за этим должны узнать, что это «обрамление» составляет его действительное содержание? Почему нам только в конце заявляют, что все это исследование не имеет никакого смысла, так как цель социалистического движения можно познать не путем превращения социалистических идей в трезвые юридические понятия, а только путем изучения социального развития и его побудительных причин?

Мудрость г-на Менгера сводится, в конечном счете, к его заявлению о том, что он, мол, не может сказать, какое направление примет социальное развитие, но одно для него несомненно — не следует искусственно усугублять «изъяны современного социального строя» (стр. 166), и он рекомендует в целях содействия дальнейшему сохранению этих «изъянов» придерживаться свободы торговли и избегать дальнейших долгов со стороны государства и общин!

Эти советы являются единственным осязательным результатом философии права Менгера, выступившей с таким шумом и самовосхвалением! Жаль только, что г-н профессор не открывает нам секрета, как современные государства и общины могут управиться со своими делами без «государственных и муниципальных долгов». Если он обладает этим секретом, то пусть не сохраняет его для себя. Это проложило бы ему дорогу «ввысь», к министерскому креслу еще скорее, чем его достижения в области «философии права».

Какой бы прием, однако, последние не встретили во «влиятельных сферах», во всяком случае мы считаем себя вправе высказать уверенность, что все социалисты, нынешние и будущие, оставят г-ну Менгеру все его основные права или откажутся от всякой попытки оспаривать у него этот его «полный трудовой доход».

Сказанное, конечно, не означает, что социалисты отказываются от выставления определенных требований правового характера. Активная социалистическая партия без таких требований невозможна, как вообще всякая политическая партия. Требования, вытекающие из общих интересов какого-либо класса, могут быть осуществлены только путем завоевания этим классом политической власти, после чего он придает своим притязаниям всеобщую силу в форме законов. Каждый борющийся класс должен, поэтому, формулировать свои притязания как требования правового характера в виде программы. Но притязания каждого класса меняются в ходе общественных и политических преобразований, они различны в каждой отдельной стране, в зависимости от ее особенностей и уровня ее социального развития. Поэтому и требования правового характера, /516/ выдвигаемые отдельными партиями, при всей общности их конечной цела не во всякое время и не у всякого народа полностью одинаковы. Они представляют собой переменный элемент и время от времени пересматриваются, как это можно наблюдать у социалистических партий различных стран. При таких пересмотрах принимаются в расчет фактические отношения; в то же время ни одной из существующих социалистических партий не приходило в голову сделать из своей программы новую философию права, и этого не произойдет и в будущем. По крайней мере то, что совершил г-н Менгер в этой области, способно только отпугнуть от такого начинания.

Такова единственная полезная сторона его сочиненьица.

Примечания

• 1. Статья«Юридический социализм» была задумана Энгельсом в октябре 1886 г. в связи с выходом в свет книги австрийского буржуазного социолога и юриста А. Менгера «Право на полный трудовой доход в историческом освещении», в которой делалась попытка доказать «неоригинальность» экономической теории Маркса и якобы заимствование им своих выводов у английских социалистов-утопистов рикардианской школы (Томпсона и др.). Не считая возможным пройти мимо этих клеветнических измышлений Менгера, а также фальсификации им существа самого учения Маркса, Энгельс решил дать ему отповедь в печати. Однако полагая, что его личное выступление против Менгера может быть до некоторой степени использовано для рекламирования этой третьестепенной даже в буржуазной науке фигуры, Энгельс счел целесообразным дать отповедь Менгеру в виде редакционной статьи журнала «Neue Zeit» или в виде рецензии на книгу, опубликованной от имени редактора этого журнала К. Каутского. Поэтому Энгельс привлек последнего к написанию статьи против Менгера. Сам он намеревался в начале написать основную часть текста, однако болезнь прервала начатую им работу, и статья была закончена Каутским в соответствии с указаниями Энгельса. Статья была опубликована в журнале «Neue Zeit» № 2, 1887 г. без подписи, а впоследствии, в указателе к этому журналу, изданному в 1905 г., в качестве ее авторов были названы Энгельс и Каутский. В 1904 г. статья была напечатана в переводе на французский язык в журнале «Mouvement socialiste» («Социалистическое движение») № 132 как статья Энгельса. В первом издании Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса было опубликовано только начало статьи, искусственно отделенное от ее основного текста. Поскольку невозможно достоверно установить, какая часть статьи написана Энгельсом, а какая Каутским (рукопись статьи не сохранилась), в настоящем издании статья публикуется целиком в разделе «Приложения».
• 2. Сравни по этому поводу статью Фр. Энгельса о «Людвиге Фейербахе» в «Neue Zeit» IV, стр. 206 [см. настоящий том, стр. 312. Ред.]: «У политиков по профессии, у теоретиков государственного права и у юристов, занимающихся гражданским правом, связь с экономическими фактами теряется окончательно. Поскольку в каждом отдельном случае экономические факты, чтобы получить санкцию в форме закона, должны принимать форму юридического мотива и поскольку при этом следует, разумеется, считаться со всей системой уже существующего права, постольку теперь кажется, что юридическая форма — это все, а экономическое содержание — ничто. Государственное и гражданское право рассматриваются как самостоятельные области, которые имеют свое независимое историческое развитие, которые сами по себе поддаются систематическому изложению и требуют такой систематизации путем последовательного искоренения всех внутренние противоречий».
• 3. Dr. Anton Menger. «Das Recht auf den vollen Arbeitsertrag in geschichtlicher Darstellung». Stuttgart, Cotta, 1886, X, 171 S. [Д-р Антон Менгер. «Право на полный трудовой доход в историческом освещении». Штутгарт, Котта, 1886, X, 171 стр.].
• 4.  — Пусть погибнет мир, но торжествует правосудие. Ред.
• 5.  — к абсурду. Ред.
• 6. Цитируется работа К. Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 гг.» (см. настоящее издание, т. 7, стр. 40).
• 7. Перефразированные строки из стихотворения Шиллера «Слова веры». Ред.
• 8. Под таким названием была опубликована в газете «Globe» 7 марта 1831 г. одна из статей Б. П. Анфантена, печатавшихся в «Globe» с 28 ноября 1830 г. до 18 июня 1831 г. и изданных затем в Париже в 1831 г. в виде отдельной книги под общим заглавием «Économie politique et politique» («Политическая экономия и политика»).
• 9. Речь идет о книге П. Ж. Прудона «Système des contradictions économiques, ou Philosophie de la misère». T. I —II, Paris, 1846 («Система экономических противоречий, или Философия нищеты». Тт. I —II, Париж, 1846).
• 10. К. Маркс. «Нищета философии. Ответ на «Философию нищеты» г-на Прудона» (см. настоящее издание, т. 4, стр. 65-185).
• 11. См. W. Thompson. «An Inquiry into the Principles of the Distribution of Wealth Most Conducive to Human Happiness». A New Edition by William Pare. London, 1850 (У. Томпсон. «Исследование принципов распределения богатства, наиболее способствующих человеческому счастью». Новое издание, подготовленное Уильямом
• 12.  — прибавочный продукт. Ред.
• 13. См. D. Ricardo. «On the Principles of Political Economy, and Taxation». London, 1817, p. 90-115.
• 14.  — прибавочная стоимость. Ред.
• 15. Речь идет о враждебной кампании, которую вел против Маркса в 70-х годах XIX в. немецкий буржуазный экономист Брентано, обвинявший Маркса в преднамеренной фальсификации цитаты из речи Гладстона от 16 апреля 1863 года. Фраза Гладстона, напечатанная 17 апреля 1863 г. почти во всех отчетах лондонских газет об этом заседании парламента («Times», «Morning Star», «Daily Telegraph» и др.). была опущена в полуофициальном издании парламентских дебатов Хансарда, текст которого подвергался исправлению самими ораторами. Это дало повод Брентано выдвинуть против Маркса обвинение в научной недобросовестности. Маркс ответил на эту клевету в письмах в редакцию газеты «Volksstaat» 23 мая и 28 июля 1872 года (см. настоящее издание, т. 18, стр. 83-86, 102-109). После смерти Маркса, в ноябре 1883 г., то же обвинение было повторено английским буржуазным экономистом Тейлором. Версия о фальсификации цитаты была разоблачена Элеонорой Маркс в феврале и марте 1884 г. в двух письмах в журнал «To-day», а затем Энгельсом в июне 1890 г. в предисловии к четвертому немецкому изданию «Капитала» (см. настоящее издание, т. 23, стр. 35-40) и в 1891 г. в брошюре «Брентано contra Маркс, по поводу мнимой фальсификации цитаты. История вопроса и документы» (см. настоящее издание, т. 22).
• 16. Эта вкравшаяся в текст книги Маркса неточность была исправлена Энгельсом во втором немецком издании «Нищеты философии», выпущенном в 1892 году. В нем же было сделано соответствующее уточнение в цитате, приводимой Энгельсом в предисловии к первому немецкому изданию (см. настоящий том, стр. 182), а также уточнена дата выхода книги Томпсона.
• 17. См. A. Menger. «Das Recht auf den vollen Arbeitsertrag». Stuttgart, 1886. S. III.