М. Н. Покровский как историк права (К 60-летию со дня рождения) [Редактировать]

1

/3/ Характерная особенность почти всех крупнейших представителей научной мысли — широкий диапазон их теоретических устремлений. Для революционного марксиста это правило вдвойне обязательно. Тем ценнее и плодотворнее результаты, когда широчайший универсализм марксистского мышления сочетается, — как у М. Н. Покровского — с глубокой эрудицией и исследовательскими интересами в важнейшей, в основной, по существу, области социальных знаний, какою, с точки зрения марксизма, является история. Вопросы истории права и государства, естественно, не могли уйти из поля зрения этого талантливейшего, первого настоящего историка, выдвинутого развитием революционного марксизма.

Последний довод — от широты интересов М. Н. Покровского и от мастерского охвата им объекта исторического исследования — однако еще недостаточно объясняет, почему именно в его лице мы чтим одного из основоположников марксистской исторической науки о праве. Мы поспешим поэтому предупредить возражения скептиков. Конечно, эта наука еще в эмбриональном состоянии: создание и развитие ее, несомненно, потребует еще усилий ряда ученых исследователей. Но тем не менее она уже существует, поскольку заложены основы ее методологии. И в деле установления и последовательного применения этого совершенно нового метода исторического изучения права, шедшего вразрез со всеми научными традициями /4/ и научными канонами, — крупнейшая заслуга М. Н. Покровского.

Вся прежняя русская история права — на западных представителях этого научного течения мы здесь останавливаться не будем — за немногими исключениями, представляла собой своеобразное отражение и, так сказать, побочный продукт взглядов основной, долго господствовавшей в России историографической школы. Характерная для воззрений последней схема исторического развития зародилась в недрах гегелевской философии права. Не революционная диалектика Гегеля, но лишь слабая сторона его философии — гегелевский идеализм — был усвоен русской исторической наукой. В частности, была воспринята ею знаменитая гегелевская схема развития от семьи к «разумному» государству. Восприемником гегелевского взгляда на государство как на нечто господствующее над общественным развитием и движущее это развитие явился известный гегельянец Б. Н. Чичерин («Опыты по истории русского права»); последующим, наиболее талантливым и более осторожным выразителем его в приложении к русскому государству был Ключевский. Государство, согласно их взглядам, создало общество, в своих потребностях оно закрепостило крестьянство, образовало сословия, и вследствие развития тех же потребностей оно идет сейчас к их раскрепощению. Эта «историко-юридическая теория», — как ее назвал материалистически настроенный, известный историк А. Щапов, — имела на русской почве совершенно определенные классовые корни: она отражала те надежды, которые продолжал возлагать на русскую государственную власть стремившийся к ней буржуазный либерализм.

К той же исторической концепции в сущности была довольно близка, — несмотря на то, что порою вела борьбу с отдельными ее моментами, — узко-юридическая группа историков, наиболее выпукло представленная Сергеевичем и Дьяконовым. Но если у историков типа Ключевского можно было отыскать немало ценных проблесков материалистического и диалектического понимания, то историки-юристы видели свою задачу лишь в том, чтобы отыскать в истории применение вечных, априорных категорий права. Так, например, — указывает М. Н. Покровский, — «Ключевский очень тонко и красиво прослеживает как из частных договоров крестьян с помещиками в XVI в. постепенно складывалась в XVII в. крестьянская крепость, крестьянская неволя. Сергеевич издевается над этим. Договор есть договор: кто бы его ни заключал — египетский фараон 5 /5/ тысяч лет назад или теперешние помещики, никакой крепости из него получиться не может... Для него нет другого объяснения возникновения крепостного права, как закрепощение сверху»[1].

Таким образом, и основное, идущее от философии государственного права, течение русской историографии, и якобы «враждебная» ему группа историков-юристов — оба эти течения, занимавшиеся историей права, лишь в большей или меньшей степени выявляли все характерные черты того, что мы называем юридическим воззрением на общество. Вся реальная история, с ее экономическим и классовым содержанием, выхолащивалась в свете этого метода и превращалась в сплошную историю права, творимого государством. Борьба с юридической идеологией, с юридическим методом в сфере историографии была поэтому совершенно необходимой составной частью общей борьбы за проникновение материализма в историческую науку.

Но если русская история перестает отныне быть только историей права и государства, то это отнюдь не значит, что материалистическая точка зрения в истории вовсе отбрасывает или игнорирует свойственные историческому развитию правовые моменты. Напротив того: только в борьбе с государственно-юридической идеологией тем самым и создается подлинная марксистская история права. Но эта история предстает перед нами в совершенно новом аспекте: как история политических и правовых форм, обусловливаемых развитием экономического и классового содержания.

Вся деятельность М. Н. Покровского как историка в сущности была направлена на материалистическое преодоление вышеизложенной государственно-юридической концепции исторического развития. Вся его работа по критической проверке материалов прежних исследований представляла собой одновременно беспощадное разоблачение «той идеалистической точки зрения, для которой юридическая оболочка была гораздо важнее экономического содержания, право важнее того факта, благодаря которому это право только и могло возникнуть»[2]. И борьба, которую он начал в этой области одним из первых, разумеется, менее всего /6/ была лишь «академической», чисто теоретической борьбой. Известный афоризм гласит: о чем бы ни писал историк, он всегда пишет прежде всего о своем времени. «Партийность» всякого историка находит себе в этом изречении отчетливое подтверждение. Если историко­юридическая либеральная схема знаменовала собой совершенно определенную классовую позицию в ее отношении к русскому самодержавию, то не в меньшей степени классовый характер носила и марксистская историко-экономическая концепция русской истории, выдвинутая М. Н. Покровским.

И неудивительно, что в процессе этой «чисто теоретической» борьбы ему пришлось вступить в полемику и с Плехановым, и с Троцким, непостижимым для марксистов образом пришедшими к чичеринской схеме развития России. Ибо тем политическим вопросом, который в конечном счете выпирал из самых различных исторических концепций, был вопрос об отношении к русскому самодержавному государству в процессе пролетарской революции.

2

В своем общем понимании права, в отдельных своих определениях М. Н. Покровский по видимости как будто бы исходит из все той же государственно-нормативной теории происхождения права, наиболее последовательным представителем коей в марксизме являлся Плеханов.

«Хозяйственные отношения, — говорит он, например, в одном месте, — ... представляют собой нечто текучее, изо дня в день меняющееся... Постоянных тенденций... современники в них обычно не замечают... А так как естественные нормы общественной жизни остаются неизвестными, то люди стремятся создать нормы искусственные (разбивка М. Н. Покровского). Это и есть то, что мы называем «законами», «правом»[3].

Изучение исторического материала и борьба с преувеличенным представлением о роли государства в общественном развитии постепенно приводят однако М. Н. Покровского к тем же выводам, к которым приходит, как известно, и современная марксистская теория права. Он начинает видеть в праве прежде всего общественные отношения, которые возникают независимо от всякого вторжения государства в общественную жизнь: история права становится у него /7/ не столько историей «законов», сколько историей складывающихся правоотношений. Судя по тому «способу, каким создавалось в древней Руси право, — путем обобщения отдельных решений, от случая к случаю», он вынужден признать маловероятным, чтобы все конкретные примеры правоотношений «наперед были предусмотрены законодателем»[4].

Путь исследования, которым идет в этом случае т. Покровский, — это рассмотрение ранних форм древнерусского права, возникающего как право «частное», «гражданское», и не связанного поэтому с современной государственной организацией. Другой момент, который он старается всюду выделить и отметить, — это роль различных общественных классов и отношение нового зарождающегося экономического содержания к старым юридическим формам. Он не представляет себе, чтобы «могло сложиться в стране право, якобы резко противоречащее экономическим интересам господствующего класса»[5]. С этим тесно связано, наконец, и постоянное изобличение М. Н. Покровским метода историков-юристов, переносящих современные им правовые категории на отношения более ранних исторических укладов.

Так, например, рассматривая развитие крупной собственности, М. Н. Покровский блестяще опровергает ту государственно-юридическую концепцию, согласно которой помещичья собственность возникает как нечто вполне «легальное», пожалованное и узаконенное государственной властью. Он показывает всю неправильность «представления о древнерусском земледельце как о перехожем арендаторе барской земли и об оброке как особой форме арендной платы»[6]. Он отмечает в этом случае роль насильственного захвата чужой земли и выясняет чисто экономические причины, постепенно превращавшие полусвободных крестьян — «закупов» — в холопов. Он подчеркивает особую заслугу Ключевского, рассматривавшего «обязательства крестьянина к помещику как возникшие на почве исключительно гражданских правоотношений (разбивка автора), без всякого вмешательства государства»[7].

Развитие феодального и «вотчинного» права рассматривается М. Н. Покровским параллельно развитию вотчинного землевладения. Большие сомнения вызывает в нем поэтому господствовавшая ранее /8/ юридическая теория возникновения феодализма в результате особых контрактов, заключаемых между вассалами и сюзеренами. «Средневековые договорные отношения, — справедливо замечает т. Покровский, — очень легко поддаются идеализации. “Права” вольных слуг очень часто представляются по образу и подобию “прав”, как они существуют в современном “правовом” государстве... Договорные отношения вассала и сюзерена, в сущности, гораздо более походили на нормы теперешнего “международного права”, которые не нарушает только тот, кто не может... В феодальном обществе еще гораздо больше, чем в современном нам, сила шла всегда впереди права»[8].

С тем же мерилом осторожности подходит М. Н. Покровский и к оценке средневековой торговли. Отказываясь от исторической схемы Бюхера, находившего в Средних веках лишь натуральное хозяйство, т. Покровский однако менее всего склонен поддаваться и буржуазным теориям (типа Шторха или новейшего Допша), переносящим на феодальное общество все категории развитого обмена. «Первой стадией обмена была не меновая торговля, как учила еще недавно история хозяйства, а просто-напросто “разбойничья торговля”..., в процессе которой “просто и естественно совершался переход из области гражданского в область уголовного права”»[9]. Только приняв во внимание это «сочетание войны, разбоя и торговли», можно, согласно М. Н. Покровскому, понять и характер феодального права и всей феодальной политической организации. Так называемый «феодальный контракт» вырабатывался и имел значение лишь в боярской среде, в среде фактически «равных», но и здесь нарушение его было общим правилом: «нет ничего более легковесного, нежели так тщательно вырабатывавшиеся и обставленные такими торжественными обрядами договоры между феодальными землевладельцами», — иронически замечает М. Н. Покровский[10].

При отсутствии развитого обмена не создается, как известно, и раздвоения между частным и публичным правом. М. Н. Покровский всячески подчеркивает ту особенность древнерусского государственного права, в силу которой феодальный государь «был собственником всего своего государства на частном праве». Но последнее обстоятельство, в свою очередь, не могло не наложить свой отпечаток на характер феодальной частной собственности: «Частное лицо могло быть /9/ лишь временным владельцем земли — собственником ее был князь. Он мог уступать это право собственности другому лицу,... но это была уже привилегия, которую последующие князья могли и отнять... Князь не только был собственником всего недвижимого имущества своих подданных: он распоряжался и их движимостью по своему усмотрению» и т. д.[11] В дальнейшем такое представление о праве как привилегии переносится и на привилегированное дворянство. Еще в XVIII в. его идеологи видят «естественное право» дворян в праве занятия внешней торговли, в праве заниматься металлургической промышленностью, в праве курить водку...[12]

Тов. Покровский показывает, как медленно вызревают современные представления о «свободном» и «равном» праве, как экономическая необходимость на каждом историческом этапе переходит в правовую форму и порождает различные особенности «юридической обрядности». Так, например, ссуда владельца имения крестьянину, бывшая вначале экономическим способом привязать к себе работника, постепенно «становится юридической необходимостью для всякого садящегося на землю крестьянина, без ссуды нельзя порядиться в крестьяне». Юридический отпечаток «недвижимой собственности», в которую постепенно превращались крестьяне, в свою очередь накладывается и на отдельных свободных крестьян, если последним приходилось вступать в договорные отношения с помещиками. «Собственность, договаривающаяся с собственником насчет условий, под которыми она разрешает последнему собою владеть, — иронизирует по этому поводу М. Н. Покровский, — есть конечно нечто противоречащее всякой юридической логике»[13].

Но историк-марксист не мог просмотреть, конечно, и те особые, революционные моменты в истории развития права, которые несут с собой новые формы общественных отношений. Эта революция права вносится уже торговым капиталом, вместе с «переходом к более современным формам кредита». Тов. Покровский показывает, как законодательство древнерусских князей типа Мономаха в вопросе, например, о долговой кабале, повторяет законодательные реформы Солона: князь «развивал право в том же направлении, притом развивал революционным путем, кассируя сделки, которые еще вчера были вполне легальными»[14].

/10/ Еще более изменяется положение с развитием промышленного капитализма. «Буржуазное хозяйство требовало и нового буржуазного права в деревне». «Упорядоченный буржуазный режим требовал и новой юридической оболочки»[15]. М. Н. Покровский прослеживает, как столкновение старого и нового права отражается на правовом положении различных классовых групп. Так, например, изменяется положение т. н. «посессионных рабочих», которые теперь не могли уже быть отозваны своими собственниками с фабрик, на которые они нанялись, до окончания срока найма. «Предприниматель, нанявший оброчного крестьянина, был, таким образом, гарантирован от произвола со стороны барина этого последнего: при столкновении феодального права с буржуазным контрактом уступать должно было первое»[16]. Далее, создается буржуазная программа освобождения крестьян, основным понятием которой является «свобода труда». Самое «освобождение» крестьян мыслится как уничтожение лишь юридического института с сохранением за помещиками экономических выгод. Оно приводит к замене системы «барщины» системой «отработок», при которой «внеэкономическое», юридическое понуждение крестьян к работе на помещика уступает место экономическому понуждению. «Юридически крестьянин вовсе не обязан был снимать отрезки у барина..., но без отрезков он не мог вести своего крестьянского хозяйства» и т. д.[17]

Мы привели только ряд наудачу выхваченных примеров. Страница за страницей с огромным мастерством развертывает М. Н. Покровский перед нами всю сложную картину исторической схемы развития «гражданских правоотношений» и понятий о гражданском праве. Его объемистая «Русская история с древнейших времен» представляет в этом отношении богатейший материал. Перестав быть «юридической» историей общества, книга его зато превратилась в подлинную социальную историю права.

Следует отметить, что интересы М. Н. Покровского проявились в этом отношении не только к русской истории. Ранние статьи М. Н. Покровского по вопросам западно-европейской средневековой истории содержат также достаточно ценный в этом отношении материал (по поводу юридического положения вилланов, средневековых рабочих /11/ и подмастерьев и т. д.)[18]. И характерно, что в этих статьях М. Н. Покровский всюду стремится провести известную аналогию с древнерусским правом, точно так же как в своей русской истории он сплошь да рядом апеллирует к истории Запада. На этом и основывается огромная значимость выдвигаемых им обобщений.

3

Борьба с юридической концепцией государства неизбежно должна была вызвать у М. Н. Покровского особый интерес к изучению экономических основ русской государственной власти на различных ее исторических этапах.

Прежде всего, им разрушается юридическая легенда о «первобытной демократии» на Руси как о чем-то, напоминающем современное «правовое государство». «Цель первоначальной принудительной организации, — говорит М. Н. Покровский, — как надо догадываться, была финансовая: принуждение впервые понадобилось для сбора налогов победителями с побежденных... Древнейший сборщик податей всегда — человек военный... Первоначальная, древнейшая принудительная организация — военно-финансовая»[19].

Первоначальная «государственность» очень мало напоминает буржуазно-юридическое представление о государстве и по другим своим характерным чертам: в ней отсутствуют такие важные признаки современного государства, как единство территории и единство власти. «Единство территории и единство власти, — замечает по этому поводу т. Покровский, — становятся возможны только с появлением классового общества, и проходит довольно много времени, прежде чем эта возможность превращается в действительность». В связи с этим следовало бы говорить собственно о «догосударственных формах политической ассоциации»[20].

Мысль М. Н. Покровского, хотя и не получает в данном случае достаточно отчетливого выражения, однако сама по себе весьма интересна. «Государственность» рассматривается им как нечто развивающееся уже в пределах классового общества, и тогда лишь постепенно переходящее из возможности в действительность. И действительно, развитое во всех своих характерных чертах государство, /12/ как известно, мы имеем лишь в товарно-капиталистическую эпоху: на более ранних этапах формы политической ассоциации являются, выражаясь старым юридическим языком, «догосударственными» образованиями. Классовое общество создает лишь возможность развития права и развития государства, но это развитие само проходит ряд определенных стадий.

М. Н. Покровский прослеживает эти последовательные этапы развития русской «государственности»: слабые зародыши «политической» организации в так называемой «большой семье», в «печище», в ранних формах патриархальной власти; затем в «варяжский» период, когда вся «политическая деятельность» князя сводилась к тому, что он собирал дань и «воевал всюду»; далее в славянской племенной «старшине». Особенно интересны политические условия, отмечаемые им в вечевых «городских республиках» типа древнего Новгорода и Киева. Здесь князь и вече выступают как две совершенно равноправных силы: князя выбирают воины-торговцы, «предводитель которых, тысяцкий, был в то же время председатель коммерческого суда». Вече представляется, таким образом, «как своего рода солдатский митинг»[21]. История показывает, что эта «первобытная», по мнению историков-юристов, демократия «была результатом долгой и упорной общественной борьбы»[22].

Столь же безжалостно разоблачается т. Покровским и традиционное юридическое представление о «самодержавии» московских царей. Последние, как указывал М. Н. Покровский, вовсе не властны были в личном составе своих холопов-бояр и должны были следовать при приглашении своих советников обычаям местничества. Ошибочно видеть в царях носителей «государственных идеалов» и «собирателей» русского государства, как это имеет место, например, у Сергеевича. Таким же пережитком индивидуалистического метода является шаблонное противопоставление государя и бояр как силы центростремительной и силы центробежной. В действительности за юридическими формами московского государства стояли глубокие экономические причины, вызвавшие передвижку торговых центров, вызвавшие потому падение «городского» права и тождество «деревенского» права.

Крайне интересен у М. Н. Покровского социально-классовый анализ роли губных учреждений и земских соборов. Он показывает, как в процессе борьбы двух командующих классов — посадской /13/ буржуазии и среднего дворянства — губные учреждения постепенно становились дворянскими «кормлениями»: «выбора одних дворян и детей боярских все чаще и чаще считалось достаточно». В противоположность «добрым историкам русского права», наивно полагавшим, что при назначении губных старост правительство руководилось лучшими стремлениями «борьбы с разбоем», т. Покровский устанавливает, что это назначение было лишь классовой наградой дворянам за службу, чем-то вроде пенсии[23]. Земские соборы — точно так же в противовес общепринятому мнению — трактуются М. Н. Покровским не как «национальная особенность», но как особенность, «свойственная всем странам в известную эпоху»[24]. «Земский собор, — писал он в своей более ранней работе, —был учреждением догосударственным», в том смысле, что «современного государства с его постоянной армией, постоянными налогами, сильной бюрократической организацией еще не было». «В слабости средневековой власти... лежит разгадка таких учреждений, как наш земский собор или государственные чины старой Франции»[25]. И действительно с классово­политической точки зрения земские соборы ознаменовали собой победу среднего землевладения и явились попыткой с его стороны заменить ими старую боярскую думу: они в действительности по этому отнюдь не предоставляли подданным политической гарантии от произвола сверху[26].

Центральная власть при феодальных отношениях, — отмечает М. Н. Покровский, — также носит феодальный характер. Стоявшие во главе «приказов» министры московского царя «по происхождению и характеру своей власти ничем не отличались от приказчиков любой частной вотчины». Общая характерная черта центральной организации — «смешение государева хозяйства и государственного управления»[27]. Зато с развитием буржуазных отношений нарождается и буржуазная администрация: появляется бюрократия — чиновничество, связанное с торговыми и капиталистическими кругами. Анализ у М. Н. Покровского различных стадий в развитии новой центральной власти и в организации его управления по широте своего охвата и образному мастерству изложения представляет выдающийся интерес.

/14/ Особое внимание посвящается М. Н. Покровским в разных его работах развитию уголовного права и судебной организации. В своей известной популярной брошюре об «экономическом материализме» М. Н. Покровский показывает, как исторически изменяется самое понятие «преступления» вместе с изменением его экономической основы. Оно очень поздно получает значение общественно-наказуемого акта и рассматривается вначале как «частное» дело, от которого можно «откупиться». Лишь постепенно общественно и государственно наказуемыми действиями становятся такие преступления, как воровство, поджог, конокрадство, далее разбой и позже всего — убийство. Таким образом, — делает вывод М. Н. Покровский, — «преступление, с точки зрения варварского закона, есть нарушение чужого хозяйственного интереса»[28].

Историю уголовного и судебного права т. Покровский рассматривает поэтому как историю постепенного превращения наказания из «частного» дела, из средства самообороны в средство «поддержания общественной дисциплины». Он не считает нужным в этом отношении отделять суд от полиции, поскольку оба учреждения преследуют одну и ту же, вышеупомянутую цель[29]. Но т. Покровский признает, что исторически именно судебные учреждения являются здесь «основными», что князья гораздо позже захватывают судебные функции; последовательность эта выражается в относительно позднем появлении княжеской «виры» наряду с «выкупом». Отсюда делается справедливый вывод, что «судебная власть князя в глазах населения была таким же бедствием, как война» и что «эту судебную власть правильнее отнести к финансовому ведомству, чем к юстиции»[30]. Недаром, — отмечает М. Н. Покровский, — самосуд карается на первых порах главным образом как попытка утаить судебные пошлины.

Таким образом, суд, в смысле «Русской правды» и судебников, носит вначале гражданско-правовой характер: в древности каждое уголовное дело также было «гражданским» спором сторон, их борьбой, поединком, нередко с участием широких масс. Вмешательство государства усиливается лишь по мере развития классов и разложения старого племенного уклада: «было общество, разделенное на классы, и уголовное право, как вся система права вообще /15/ служила поддержанию господства высшего класса над низшим»[31]. Эта классовая юстиция кладет начало новой форме уголовного процесса, так называемого «сыску».

Крайне интересна образная характеристика М. Н. Покровского, относящаяся к сущности губного сыска и тогдашнего судопроизводства: «Губной староста с целовальниками, приехав в какую-нибудь местность, собирали жителей... Затем производили повальный обыск: собравшихся спрашивали «кто у вас тут лихие люди?». Если они отвечали, что лихих людей у них нет в округе, их показание записывалось и они должны были его подписать... Тем самым «обыскные люди» брали на себя ответственность за все будущие разбои, убийства и кражи в данной местности». Например, в важных случаях, если преступление имело место, их били кнутом. Зато показание их имело большое значение. «Стоило обыскным людям назвать кого-нибудь лихим человеком», хотя бы без объяснения, в чем его лихость заключается, и обвиненного сажали в тюрьму «на смерть», т. е. подвергали бессрочному заключению. При наличии малейшей улики его ждала пытка; если он с пытки винился, его казнили смертью» и т. д.[32].

М. Н. Покровский показывает, как эта форма судебного следствия и процесса, сопровождающаяся полным отсутствием частной инициативы, когда дела частного обвинения вовсе не рассматриваются в замкнутых судебных органах, когда народная масса в них вовсе уже не появляется, как эта форма начинает постепенно проникать и в гражданский процесс. «При Петре В. всякое различие между гражданским и уголовным процессом совершенно стушевалось»[33]. Тов. Покровский показывает далее, как с развитием торгового капитализма возрастает жестокость судебной расправы, дифференцируются способы смертной казни — начиная от четвертования и кончая закапыванием в землю живьем! — как пытка становится универсальным средством раскрытия истины, а над всем судопроизводством нависает тайна. В то же время, наряду с исключительной формой — государственного суда, суда сословного, дворянского —функционирует и будничная форма — для крепостных крестьян — суд помещика, со своей «помещичьей уголовной юстицией» и помещичьими «Судебниками».

/16/ Яркие страницы, посвященные М. Н. Покровским изображению этого длительного исторического процесса, дополняются интересными соображениями по поводу того, как постепенно в законодательной и судебной практике находит свое отражение борьба масс против названных форм административной расправы, как в процессе этой практики осуществляется развитие новых форм. Так, еще в период «смуты» Шуйский, бывший, по характеристике Покровского, «посадским царем», был вынужден отменить прежнюю коллективную судебную ответственность и заменить ее индивидуальной ответственностью[34]. По мере проникновения буржуазии в земские учреждения создается особый вид «подсудности» богатеев исключительно земскому суду. Такой же судебный иммунитет, предполагавший освобождение от подсудности местному суду, дается в виде привилегии ряду посадских людей, «людям гостиной сотни», иностранным купцам, церковным учреждениям[35]. Наконец создается особая форма коммерческого суда для торговой буржуазии — «таможенный суд». Такими путями буржуазия получает некоторые правовые гарантии для своей деятельности. Понятно, что в дальнейшем и этих уступок стало недостаточно: «недаром и первые проекты судебной реформы 60-х годов, — говорит М. Н. Покровский, — относились не к уголовному, а к гражданскому судопроизводству»...[36]. Вообще говоря, судебная реформа была у нас тесно связана с уничтожением крепостного права. Однако «суд присяжных у нас явился уступкой политической оппозиции», и поэтому из его ведения немедленно устраняется ряд важнейших дел. Старые веяния сказались также на организации предварительного следствия, лишенного публичности и открытого зато воздействию прокуратуры, они сказались и на предоставлении прокурору права кассации приговора...[37].

Мы, разумеется, не исчерпали в настоящем очерке и небольшой доли того огромного материала по вопросам истории права и государства, который разбросан по всем работам М. Н. Покровского. Не могли мы остановиться, в частности, на многочисленных страницах, посвященных М. Н. Покровским истории политической идеологии в лице ее наиболее видных представителей. Но уже приведенных нами немногих примеров достаточно, чтобы показать какое в полном смысле /17/ слова непочатое поле для марксистского исторического изучения права мы имеем в работах М. Н. Покровского.

А между тем только такое изучение может вскрыть перед нами во всей своей полноте ту революцию права, которую мы переживаем сейчас, в эпоху пролетарской диктатуры. «Было бы верхом наивности думать, — замечает в одном месте М. Н. Покровский, — что восстание станет дожидаться, пока сложится юридическая теория, которою можно его оправдать»...[38]. Пролетарская революция не ищет оправдания в юридической теории, да и не может быть ею оправдана. Зато революция выдвигает обратный вопрос — о том, насколько оправдала себя сама юридическая теория. И революция безжалостно вскрывает ее классовый смысл и классовое содержание современных ей правоотношений.

Историческая концепция М. Н. Покровского дает нам не только революционное разрешение вопроса об отношении пролетариата к самодержавному государству. Она вскрывает перед нами одновременно и социально-классовую природу дореволюционного права. А этой природой в значительной мере, предопределяются значение и роль права в пролетарской революции. И в установлении этих исторических предпосылок марксистского изучения современного права — огромная заслуга М. Н. Покровского.

Примечания

• 1. М. Н. Покровский. Борьба классов и русская историческая литература, 2-е изд., «Прибой», с. 93.
• 2. Русская история с древнейших времен, изд. 3, т. I, с. 15.
• 3. Очерк истории русской культуры, 1921, ч. I, с. 181.
• 4. Русская история с древнейших времен, т. I, с. 345.
• 5. Там же, с. 91.
• 6. Там же, с. 33.
• 7. Борьба классов и русская историческая литература, с. 90.
• 8. Русская история с древнейших времен, т. I, с. 54.
• 9. Там же, с. 65.
• 10. Очерк истории русской культуры, ч. 3, с. 260.
• 11. Русская история с древнейших времен, т. I, с. 23-24.
• 12. Там же, т. III, с. 115.
• 13. Там же, т. II, с. 94.
• 14. Там же, т. I, с. 92.
• 15. М. Н. Покровский. Крестьянская реформа (История России в XIX в., изд. Гранат), с. 74, 118 и др.
• 16. Русская история с древнейших времен, т. IV, с. 26.
• 17. Там же, с. 103.
• 18. См. Книга для чтения по истории средних веков, под ред. П. Виноградова, статья Покровского «Хозяйственная жизнь Западной Европы в конце средних веков» и др.
• 19. Очерк истории русской культуры, ч. 1, с. 182.
• 20. Там же, с. 244.
• 21. Русская история с древнейших времен, т. I, с. 74, 76.
• 22. Там же, с. 79.
• 23. Русская история с древнейших времен, т. II, с. 113-118.
• 24. Там же, с. 312.
• 25. «Конституционное государство», сборник, статья М. Н. Покровского «Земский собор и парламент», с. 455-456.
• 26. Очерк истории русской культуры, ч. 1, с. 265.
• 27. Русская история с древнейших времен, т. II, с. 309-311.
• 28. М. Н. Покровский. Экономический материализм. ГИЗ, 1920 г., с. 20.
• 29. Очерк истории русской культуры, ч. 1, с. 271.
• 30. Там же, с. 224.
• 31. Очерк истории русской культуры, ч. 1, с. 227.
• 32. Сборник «Мелкая земская единица», в. I, ст. М. Покровского «Местное самоуправление в древней Руси», СПБ, 1903.
• 33. Очерк истории русской культуры, ч. 1, с. 271.
• 34. Русская история с древнейших времен, т. II, с. 45.
• 35. Там же, с. 108, 120.
• 36. Очерк истории русской культуры, ч. 1, с. 240.
• 37. Русская история с древнейших времен, т. IV, с. 125-130.
• 38. Русская история с древнейших времен, т. III, с. 168.