Критика права
 Наука о праве начинается там, где кончается юриспруденция 

Права человека и правовое государство с позиции марксизма: общее и особенное [Редактировать]

 Элеонора Рузвельт держит опубликованный текст Всеобщей декларации прав человека

Спустя четверть века после исчезновения СССР можно констатировать два значимых факта, связанных с правами человека на постсоветском пространстве.

С одной стороны, в постсоветской общей теории права по видимости была разрушена идеологическая монополия в трактовке этих прав, а сам прежний монополист — марксистское правопонимание — был всячески посрамлен и вытеснен на задворки академического дискурса. Одновременно с этим было реабилитировано и выработано множество разных подходов к пониманию прав человека. На обломках советской теории расцвели цветы позитивистской, естественно-правовой, либертарно-юридической, коммуникативной, интегративной и прочей постклассической и постнеклассической юриспруденции — каждый может выбрать себе учение по вкусу, — впрочем, и на нескольких стульях одновременно сидеть никому не возбраняется.

С другой стороны, в последние 25 лет российское общество, вопреки оптимистическим предсказаниям апостолов нового социального порядка, изведало множество новых граней правового отчуждения. Количество разговоров о правах человека возросло неимоверно, а права, связанные с обеспечением фундаментальных первичных и вторичных потребностей, у большей части населения заметно скукожились. Аналогичные процессы происходят практически на всем постсоветском пространстве.

Полагаю, совпадение во времени этих двух процессов — качественной ревизии в области теории прав человека и деградации гарантий фундаментальных прав — явление не случайное: скатывание в зависимый периферийный капитализм огромного социально-исторического организма, который некогда дал мощный толчок развитию социальных прав во всем мире, существенно облегчается, если народ массово вовлечен в иллюзорную практику строительства «правового государства».

Сегодня, когда в прошлом остался не только СССР, но немыслимое без Октября 1917 года западное государство «социального благоденствия» 60-70-х годов, когда сотни миллионов людей по всему миру на собственном опыте смогли убедиться в преимуществах неолиберального «правового государства», все труднее отрицать, что именно марксизм и борьба под коммунистическими и социалистическими лозунгами сыграли роль самого мощного детонатора процесса завоевания и утверждения прав человека во всем мире в эпоху новейшего времени. Сегодня не менее очевидно и то, что никакое другое «учение» о правах человека не может сравниться с марксизмом в прогностической силе. И разгадка этой тайны проста: марксизм — это теория, которая знание о правах человека выводит из конкретного понимания их реального генезиса, а не из априорных схем и политических установок.

Полагаю, постсоветское общество сидит сегодня у разбитого корыта в том числе и потому, что постыдным и даже преступным образом разбазарило теоретический и практический опыт марксизма в области понимания, завоевания и утверждения прав человека.

Напомню о нескольких положениях марксизма, которые дают ключ к пониманию феномена прав человека и того, что с ними происходит в современном мире.

Согласно марксизму, работающие, а не только декларируемые субъективные права имеют своим основанием действительную меру свободы человека, которая в конечном итоге обусловливается определенным способом производства материальных благ, господствующими формами собственности и тем местом, которое человек занимает в системе общественного производства.

Во всех докапиталистических обществах в позитивном праве закреплялась разная мера свободы для класса господствующего и негосподствующего — это обусловлено прежде всего тем, что отношения эксплуатации в этих обществах были основаны либо исключительно на внеэкономическом принуждении к труду, либо на сочетании экономического и внеэкономического принуждения и в качестве инструмента внеэкономического принуждения важную роль играло право. Позитивное право должно было более или менее точно фиксировать различие в мере поведения раба и рабовладельца, феодала и зависимого крестьянина — в противном случае оно не могло бы выполнить свою функцию.

С переходом к капитализму ситуация радикальным образом изменилась: доминирование экономического принуждения при классическом капитализме, господство товарного хозяйства (рынка) в экономике и появление всеобщего избирательного права привели к закреплению принципа формально-юридического равенства, к признанию в позитивном праве широкого круга прав и свобод человека. Однако обратной стороной этого процесса стало невиданное ранее наполнение позитивного права разного рода симулякрами, фиктивными субъективными правами, обладатели которых их, как говорится, только имеют, но реализовать не могут — по той простой причине, что мера их свободы, декларированная законом, существенно расходится с той мерой свободы, которую дает им их место в системе производственных отношений.

В этом смысле одна из самых важных истин о правах человека состоит в том, что они суть права белого человека, который живет в государстве ортокапитализма и имеет собственность на средства производства. Именно для такого субъекта они реальны. Именно к его выгоде они существуют. Марксизм дает понимание тщетности всех проектов построения правового государства на почве зависимого периферийного капитализма, в том числе на российской почве, — примечательно, что, в отличие от марксизма, ни одна из культовых сегодня теорий права не смогла предсказать, чем обернутся обещания «рыночных демократов», внятно предупредить общество о том, что демонтаж «советской модели» и переход к капитализму приведет к демонтажу социального государства, разворовыванию государственной собственности, разрушению производительных сил и сползанию страны в тупиковый зависимый периферийный капитализм.

Марксизм дает и ясное понимание того, что сама идеология прав человека работает главным образом к выгоде меньшинства — этих самых привилегированных белых людей, которым посчастливилось иметь частную собственность и жить в западном «социальном государстве». К выгоде более широкого социального слоя эта идеология может работать лишь кратковременно, в эпохи общественного подъема, и время ее максимальной эффективности осталось в прошлом — в эпоху, когда массы и господствующий класс искренне разделяли иллюзии раннего нового времени, а интересы буржуазии объективно во многом совпадали с интересами развития самого общества.

Причем утверждать, что буржуазные права человека в принципе работают к выгоде каких-то социальных групп, можно только с оговоркой, что эта выгода мыслится чисто утилитарно: если мы соглашаемся с тем, что фундаментальные интересы людей состоят прежде всего в сохранении и повышении их статуса в рамках буржуазных отношений, в накоплении за счет других частной собственности, политического и символического капитала, а не в гармоничном развитии человеческой личности, не в том, чтобы в жизни человека находил воплощение открытый еще в античности идеал «истины, добра и красоты», чтобы отношения между человеком и другими представителями человеческого рода были бы неотчужденными, чтобы человек видел в другом человеке цель, а не средство для достижения своих целей.

Когда современные теоретики права на все лады воспевают так называемые права человека, то они тем самым возносят на пьедестал эгоистического и одномерного индивида и социальный порядок, основанный на принципе своекорыстия[1]. Едва ли не главный урок, который дает история welfare state, состоит в том, что последовательная реализация буржуазных прав человека не обеспечивает полноты бытия, не делает отношения человека с другими людьми более человечными. Отсюда — депрессивность «скандинавского социализма» и «феномен Брейвика».

Стоит заметить, что в то же самое время, когда наши отечественные правоведы отрекались от марксизма и с энтузиазмом начинали проповедовать новую веру, западная критическая правовая теория, причем как марксистская, так и немарксистская, совершенно определенно фиксировала репрессивную функциональность современной идеологии прав человека и правления права и показывала, что современный либеральный дискурс прав человека является ловушкой для несогласного мышления, поскольку с его помощью эгалитарные устремления людей канализируются в безопасное русло[2]. Так, по Дункану Кеннеди, в рамках этой идейной перспективы все проблемы существующего общества сводятся к необходимости перенесения акцента с прав собственности на права человека и к безопасному для системы требованию реализации формально закрепленных субъективных прав. Однако, указывает Кеннеди, права по своей природе формальны и говорить о правах — отнюдь не то же самое, что говорить о социальной справедливости; дискурс прав человека налагает такие ограничения, которые делают практически невозможным использование его в качестве инструмента радикальных изменений. К примеру, оставаясь в пределах этого дискурса проблематично даже просто сформулировать такие радикальные предложения, как введение демократического рабочего контроля на предприятиях[3].

Роберт Файн и Сол Пиччиотто справедливо пишут о том, что в буржуазном праве не проводится никакого различия между капиталистической частной собственностью, немыслимой без присвоения чужого труда, и персональной собственностью, основанной на личном труде; аналогичным образом «... в буржуазном праве субъективное право на труд признается не как право миллионов безработных, а как право штрейкбрехера или не состоящего в профсоюзе рабочего. Нет никакого права на достойное жилье, но есть право беспрепятственно владеть своим жилищем, будь то лачуга или дворец. Другие социальные права, такие как здоровье, не признаются в качестве юридически гарантированных и зависят от превратностей государственного обеспечения»[4].

Если судить об идеалах правового государства и прав человека не по тому, что они гласят, а по тому, как они работают, то нельзя не согласиться с Марксом, который сравнивал апологию прав человека при капитализме с апологией рабства при рабовладении. По большому счету эти идейные конструкции служат не грядущему обществу свободы и равенства, а сегодняшнему капитализму, основанному на крайне несправедливом распределении жизненно важных социальных ресурсов.

Можно сколько угодно говорить о том, что это левая пропаганда, но факты остаются фактами: уровень социального неравенства во всем мире растет, и Россия — едва ли не флагман этого процесса; дискурс прав человека и правового государства успешно используется для вытеснения гораздо более прогрессивного идеала развития (см. «Декларацию о праве на развитие» 1986 г.), не говоря уже об идеале социализма, эксперименты по внедрению «правления права» в страны третьего мира и бывшего социалистического лагеря приводят к деградации в этих обществах экономики и социальной инфраструктуры и обеспечению максимально благоприятных условий для местной олигархии и ТНК[5].

И, наконец, есть еще одна важная истина, которая была не только теоретически обоснована, но и широко апробирована именно марксизмом и которая всячески затемняется в мейнстримных концепциях прав человека: реальные права человека не рождаются из заклинаний и сетований, не даруются милостивой властью и не приходят сами собой как награда за покорность и терпение, а становятся результатом организованной, сознательной и бескомпромиссной классовой борьбы, которая во многих случаях с необходимостью предполагает действия contra legem.

Если теоретики права шарахаются от этих истин в кусты, как пугливые зайцы, или старательно затемняют их всякими неклассическими и постклассическими дискурсами, то они должны быть готовы к тому, что рано или поздно народ, который содержит их за свой счет и рассчитывает узнать от них правду о правах человека, перестанет вести себя как поселянин из кафкианской «Притчи о вратах закона», и обойдется с ними, как некогда средневековые крестьяне обходились с иными представителями юридического сословия, твердо стоявшими на почве своего сакрального права[6].



Примечания


Верстка: Павел Андреев.

Ссылка для цитирования: Соломко З. В. Права человека и правовое государство с позиции марксизма: общее и особенное // Обеспечение прав и свобод человека в современном мире: материалы конференции: в 4 ч. Ч.  1. М.: Проспект,  2017. С.  36-40.